— И не надо, — сказала Олька серьезно.
— Другого кассира нашла? — спросил он.
— Да, — сказала она бесчувственно. — Нашла другого.
И только когда за ней захлопнулась дверь, он понял, что они поссорились.
Он крикнул в темноту:
— Олька!
Она не вернулась, но остановилась на темной площадке лестницы.
— Не дури, Олька! — крикнул он. — Завтра утром обязательно позвони! На работу, слышишь?
Она не ответила, стала подниматься.
Было слышно, как она постучала на втором этаже, как щелкнул запор и хлопнула дверь.
Иван Васильевич перешел на другую сторону улицы, встал наискосок к дому так, чтобы его не было заметно, и ждал, сам не знал чего. В ее окне вспыхнул свет и минуты через три погас. «Решает задачки по физике», — саркастически усмехнулся Иван Васильевич.
Он не уходил и все ждал чего-то. По улице проехал грузовик, в упор осветив левой фарой беленую стену Олькиного дома, и по стене сытыми котами стали выгибаться тени. Медленно прошел дряхлый, согнутый в дугу ночной сторож. В руке его сама собой билась колотушка.
«Но позвонить-то она могла в конце концов!» — подумал Иван Васильевич…
— Иван, — ворвалась в его думы Лия Акимовна. — Что же будем делать? Я уверена, со Славиком что-то случилось.
— Сама посуди, что с ним может случиться?
— Но уже девять.
— Что ты от меня хочешь!
Он встал и пошел к берегу, стал помогать Роману собирать валежник.
— Выпьем, сосед, под рыбку? — предложил Роман.
— Что-то не пьется. Почему Клашу не привез?
— Она у меня чудная. Угорает, когда много говорят. А тут вон какая конференция.
— Скучаешь?
— А то нет, — просто ответил Роман. — Конечно, скучаю.
— Хорошая она у тебя.
— Да. Хорошая хозяйка. И у тебя Лия Акимовна хорошая, — добавил он деликатно. И они выпили за своих жен.
А шум у костра стоял такой, что угореть могла не только Клаша.
— А каких цацек вы от наших спецов дожидаетесь? — нападал профессор на Полякова. — Оболтус и с дипломом под мышкой останется оболтусом до скончания дней своих.
— Вот именно, — вставил Затуловский, с почтительной робостью внимая приезжей знаменитости.
— Вот я, — продолжал профессор, — торчал в институте восемь лет. Мамкин сынок был, либерал. «Дубинушку» пел. А получил диплом с царским орлом — глядь, уже сижу на шее у трудового мужика… Долго еще нам замаливать грехи перед простым народом! Да и сумеем ли замолить?
— Но ведь не всякий же инженер… — начал было Роман Гаврилович, но Пресс подсек его вопросом:
— Вы инженер, молодой человек?
— Нет.
— Вот и хорошо, что нет. Потому что наше сословие инженеров как было паразитами, так и осталось. Инженерские мозги, начиненные стандартами, аксиомами, да константами, да прочей чепухенцией, по самому нутру своему враждебны революции.
— Конечно, за некоторыми исключениями, — осторожно добавил Затуловский.
— Мало что бывает. Бывает, и кура петухом поет. Разве об этом речь! У меня служит, говоря на нашем гнилом жаргоне, коллега, а проще сказать — ученый оболтус. На десятом году революции Ленинград называет Петроградом. А Октябрьскую железную дорогу величает Николаевской. А инженер! Дипломированный! Накрутили ему хвоста — стал выражаться иначе: «Дорога, которая ведет от нашего города до Москвы». Эдак-то! И Ленинград обошел, и Николаевская в уме. Вот вам и коллега! А читает лекции в советском втузе, учит рабочий молодняк! Творит консерваторов и оппортунистов по образу и подобию своему! Тьфу, и я по-латыни заговорил! Вот зараза!.. Нет, я своих балбесов до втуза на пушечный выстрел не подпущу! У меня двое сыновей. Я их на Днепрострой отправлю. Пускай тачки катают. Потом сами спасибо скажут.
Профессор соорудил бутерброд с балычком и икрой, отправил в рот и промокнул румяные губы.
— А меня во втуз записали, — сказал Герасим. — При всех объявляю: только из уважения к Павлу Захаровичу учусь.
— Не век же тебе мешки грузить, — проговорил Поляков несколько виновато. — Будешь красный командир производства. Никакого позора нету.
— Как это нету? Кто я такой был? Базис. Пролетарский крючник. А во втузе чего из меня лепят? Гнилую интеллигушку? Таблички с косинусами учат читать. На кой черт мне это нужно?
— Дело не в базисе, — сказал Роман Гаврилович. — А в том, кому ты своими знаниями служишь.
— А кому я могу служить, когда я консерватор? Слышали? — он кивнул на профессора.
— А ты читал, какие стройки нам с тобой поручает республика? — продолжал Роман Гаврилович. — Ты читал, что нам с тобой придется ставить самую колоссальную электростанцию во всем мире — Днепрострой, Туркестано-Сибирскую магистраль тянуть, канал от Волги к Дону копать? А ты говоришь, на кой таблички…
— Копать надо лопатами, а не табличками… — возразил Герасим хмуро.
— Верно! — подхватил профессор. — Египетские фараоны не носили фуражек с топорами да якорями, а пирамиды закатывали такие, что нам и не снится! Владыка мира — труд, дорогой коллега.
— Вот это правильно, — проговорил Затуловский с чувством.
Роман Гаврилович оглянулся, ища сочувствия.
— И лошадь трудится! — заметил Иван Васильевич.
— Пирамиды складывали не люди, а рабы! — подхватил Роман Гаврилович. — Это там, за кордоном, что рабочий, что бык под ярмом — одна цена. А свободный человек тем и свободный, что запускает мозги на полную силу! Разве при царском режиме Павел Захарович придумал бы снегоочиститель «Носорог»? А этот «Носорог» заменяет двести человек с лопатами!
Герасим молчал.
— Твой отец завещал, чтобы я тебя вывел в люди, — твердо сказал Поляков. — И я выполню его волю. Втуз ты кончишь. И никаких гвоздей!
И в знак того, что решение обжалованию не подлежит, выпил чарку водки.
— Институт ты кончишь, — повторил он. — А там — как хочешь. Одолеешь науку — подавайся обратно в крючники.
— И пойду. Хоть дети будут иметь пролетарское происхождение. А тут они что в анкете станут писать? Произошли от обезьяны?
— Ты комсомолец? — спросил Роман Гаврилович.
— Ну, комсомолец.
— А кому было сказано: «Учиться, учиться и учиться»?
Герасим упрямо промолчал.
— Не мудри, Герасим, — подошел к нему Иван Васильевич. — Погляди на нас с Павлом Захаровичем. Оба мы интеллигенты. Меня сделали интеллигентом в институте, а твой Павел Захарович стал интеллигентом сам. И каяться ни он, ни я не намерены.
— Профессор имел в виду неполноценную интеллигенцию, — пояснил Затуловский.
— А по-моему, басенку о неполноценной интеллигенции придумали сами интеллигенты, — сказал Иван Васильевич весело. — Как считаешь, Роман Гаврилович?
— Конечно. Причем неполноценные, — уточнил Роман Гаврилович.
И Соня увидела, что он оглянулся на ее папу.
Затуловский давно жалел, что приехал. Беседа принимала скользкий характер. В довершение
