— Чемодан пока оставьте, вернетесь, заберете, — посоветовала Мария Федоровна.
Саша помог Нилу Лаврентьевичу разгрузить лодку. Вернулся Борис, и они перетащили все в избу, стоявшую над берегом.
Пока хозяйка чистила рыбу и готовила ужин, Саша и Борис вышли на улицу.
— Ну?! — Борис вопросительно посмотрел на Сашу.
Саша притворился, что не понимает вопроса.
— Приятные, милые, гостеприимные люди.
— Да, — нетерпеливо подхватил Борис, — это вам не те, с Чуны, приятели Володи, это истинные интеллигенты, им неважно, в кого вы верите, им важно, что вы такой же ссыльный, как и они. Люди!… Ну, а что вы скажете о Фриде?
— Красивая девушка.
— Не то слово! — воскликнул Борис. — Суламифь! Эсфирь! Песнь песней! Это надо было пронести через тысячелетия, через изгнания, скитания, погромы.
— Я не знал, что вы такой националист, — засмеялся Саша.
— Русская девушка — не националист, еврейская — националист. Я ведь имею в виду тип, породу. У меня жена тоже была из еврейской семьи, я за нее не дам мизинца этой Фриды. Какая осанка! Достоинство! Это че-ло-век! Жена, мать, хозяйка дома.
— Заговорил еврейский муж.
— Да, а что?
— У вас срок, и у нее срок. У вас Кежемский район, у нее Богучанский.
— Ерунда! Если мы поженимся, нас соединят.
Саша подивился фантазерству Бориса, но заметил только:
— Может быть, она замужем.
— Тогда-таки плохо.
На тарелках рыба, сметана, голубичное варенье. Нил Лаврентьевич и его жена сплевывали кости на стол. Саша к этому уже привык.
Хозяйка, полная смышленая женщина, жаловалась на сына: не хочет работать в колхозе,
— Самый отъявленный народ, — заметил Нил Лаврентьевич про вербовщиков, — крохоборы, шатаются-болтаются.
Сын хозяйки, форменный цыганенок, с любопытством косился на Сашу и Бориса, молча слушал упреки матери. Хозяин, тоже похожий на цыгана, сидел на лавке, курил. Борис поглядывал на дверь, ждал Фриду. Хозяйка все жаловалась на сына:
— Ководни серянки у него нашла, дырки в кармане, папиросы прячет, поджигает карман-ту. И чего ему тут не живется? На работу шибко не посылаем, все с мужиком. Ешшо пташка не чирикает, а уже в поле. Начальство требует, не прогневишь.
Сын молчал, косясь на Сашу и Бориса. И хозяин молчал, сам в душе бродяга. А хозяйка все жаловалась: уедет парень, свяжется с плохой компанией и попадет в тюрьму.
Вошла Фрида, поздоровалась, села на лавку, не мешая разговору. Она была в сапогах, стареньком пальто и платке, повязанном вокруг головы и шеи. Платка не развязала, так в нем и сидела, дожидаясь, когда ребята кончат ужинать.
Борис поднялся, нетерпеливо посмотрел на Сашу, предлагая ему поторопиться.
В переднем углу божница с иконами, в другом угловик, на нем зеркало, тюручок — катушка с нитками, рядом выкотерник — чистое расшитое полотенце, на подоконниках камни, образцы минералов, семена в коробочках, в горшочках рассада.
— Анатолий Георгиевич у нас агроном, геолог, минералог, палеонтолог, не знаю, кто еще, — Мария Федоровна усмехнулась, — надеется, оценят.
— Край пусть оценят, — ответил Анатолий Георгиевич, — такого богатства, как на Ангаре, нет нигде. Уголь, металлы, нефть, лес, пушнина, неисчерпаемые гидроресурсы.
Он перебирал в тонких пальцах камешки, куски лавы, обломки породы, прожиленной серебряными нитями, счастливый вниманием своих случайных слушателей — следующие появятся у него, может быть, через год, а то и вовсе не появятся.
— На Ангаре я был в ссылке еще до Февральской революции, — продолжал Анатолий Георгиевич, — и вот опять здесь. Но тогда мои статьи о крае печатались, теперь в думать об этом не смею. Все же надеюсь, записки мои еще пригодятся.
— В связи с развитием второй металлургической базы на Востоке, — сказал Борис, косясь на Фриду, — изыскания природных богатств очень важны. Вслед за Кузбассом индустриализация будет продвигаться сюда. Вопрос времени.
Он произнес это веско, как руководящий работник, поощряющий местных энтузиастов. Бедный Борис! Хочет выглядеть перед Фридой значительным человеком, а значительность его совсем в другом.
Мария Федоровна насмешливо кивнула головой.
— И вам надо: индустриализация, пятилетка… Вас свободы лишили — вот о чем подумайте. Вы рассуждаете, что будет с краем через пятьдесят лет, какая, мол, Сибирь станет… А вы думайте, во что через эти самые пятьдесят лет превратится человек, которого лишили права быть добрым и милосердным.
