— Только не торопиться, — предупредил Вадим, — растянем на вечер.
— Варя, тебе завтра в школу, — напомнила Нина.
— Я хочу послушать музыку.
— Не трогай ее, — сказал Саша, — пусть посидит.
Ему хотелось доставить Варе удовольствие. И сам он был счастлив. Дело не в том, что он
И только Варя не придавала Сашиной истории особого значения. Если бы ее исключили из школы, она бы только радовалась. Она сидит рядом с ним в ресторане, ей кажется прекрасным этот кабак, молодые люди в «чарльстонах», джазисты на эстраде, трубач, надувающий щеки, ударник, самозабвенно жонглирующий палочками. К девице за соседним столом уже приставали двое пьяных, тянули за свой столик, а пижоны трусили, не могли защитить. Девица ругалась, плакала, официант грозился ее вывести.
— Кобелиная охота, — черные Сашины глаза сузились.
— Не ввязывайся, — предупредил Вадим и тут же отодвинулся, зная, что Сашу удержать нельзя.
Саша встал, сутулясь и поводя плечами, подошел к соседнему столику, мрачно улыбнулся.
— Может быть, отстанем? — он умел бить и бил крепко.
Две толстые наглые морды, сиреневые рубашки, один в фетровых бурках, другой в широченном клеше, сукины сыны, хамы.
Тот, что в бурках, пренебрежительно отстранил Сашу рукой, второй вклинился между ними, будто желая их развести.
— Бросьте, ребята!
Но Саша знал этот прием: примиряющий первый и ударит его. И Саша нанес ему тот короткий, быстрый удар, который заставляет человека перегнуться пополам, схватиться за живот и глотать воздух открытым ртом. Саша обернулся ко второму, но тот сделал шаг назад, задел столик, зазвенела посуда, завизжала девица, вскочили со своих мест пижоны… Трубач, косясь глазом, надувал щеки, пианист обернулся, но пальцы его продолжали бегать по клавишам, ударник жонглировал палочками… «Хау ду ю, ду ю, мистер Браун… Хау ду ю, ду ю, ду ю, ду!…» Оркестр играл, все в порядке, граждане, танцуйте фокстрот и танго, пейте кофе с ликером «какао-шуа», не обращайте внимания, мелкое недоразумение — вот оно и кончилось… Идут к своему столику бурки и клеш, сел на место черноглазый и другой сел, косоглазенький, что тоже полез в драку, расплатились и ушли с девицей пижоны, официант уже отряхивает скатерть с их стола… Все в порядке, граждане!
— Они дождутся, когда мы выйдем на улицу, в там пристанут, — сказал Вадим.
— Дрейфишь! — засмеялась Нина.
Саша был спокоен, когда дрался, а сейчас им овладела нервная дрожь, и он пытался взять себя в руки.
— Варя, идем потанцуем…
Оркестр играл медленный вальс. «Рамона, ты мне навеки отдана…» Саша двигался с Варей по тесной площадке перед оркестром, чувствуя направленные на себя взгляды. Плевать, пусть думают, что хотят! Те двое тоже косились на него, и на них плевать! Он танцует вальс-бостон… «Рамона, ты мне навеки отдана…» Танцует с хорошенькой девочкой Варенькой… Она смотрит на него, улыбается, восхищается им, его поступком, он вел себя, как герой улицы, вступился за девку, которую перед тем осуждал. Варя чувствовала за этим нечто свое, он такой же, как и она, только притворяется сознательным, как и она притворяется в школе примерной ученицей. Она смотрит на него, улыбается и прижимается к нему. Плачет оркестр, рыдает трубач, палочки ударника замирают в воздухе, пианист склонился над клавишами… «Где б ни скитался я цветущею весной, мне снился дивный сон, что ты была со мной».
— Молодец, хорошо танцуешь, — сказал Саша.
— Пойдем послезавтра на каток, — предложила Варя.
— Почему именно послезавтра?
— Суббота, будет музыка. Ведь ты катаешься?
— Катался когда-то.
— Пойдем?
— Я даже не знаю, где мои коньки.
12
«Ввиду признания студентом Панкратовым своих ошибок восстановить его в институте с объявлением строгого выговора».
Праздника не получилось. Его исключение взбудоражило всех, восстановление — никого. Только Криворучко, подписывая новый Сашин студенческий билет, сказал:
— Рад за тебя.
Прежде такой грозный, он выглядел раздавленным — одинокий человек, досиживающий последние дни в своей кабинете.
— Как у вас? — спросил Саша.
Криворучко кивнул на кипу папок в углу.
— Сдаю дела.
