Среди авиаторов Федор Тарасович все-таки чувствовал себя «чужаком».
Нет-нет да и напоминали ему об этом. Не обязательно словом. Однажды предстал перед ним добрый молодец с руками молотобойца, орденом Красного Знамени на груди и капитанской «шпалой» в петлице – Хрюкин. Дело было до войны, полк стоял под Смоленском. Светлоглазый капитан только что вернулся из Испании, принял эскадрилью, где до спецкомандировки служил командиром звена, и в рапорте по команде заявлял о готовности поехать добровольцем в Китай… Раздаев, исполнявший обязанности командира полка, сунул его рапорт под сукно. Формально он мог бы оправдаться ссылкой на неясный слух о задержке Хрюкина в Париже, руководила же Федором Тарасовичем зависть, зависть и обида: месяца не проработал молодой капитан, не побатрачил на эскадрилью в интересах предстоящего инспекторского смотра, духа не перевел после Сарагосы – даешь Ханькоу!.. Но Хрюкин, как будто зная, чем станет для него командировка на восток, поездки в Китай добился.
Свою карьеру, не такую быструю, не такую громкую, как у других, как, скажем, у Степичева, Федор Тарасович был склонен объяснять происхождением из общевойсковиков. Правда, Василий Степичев, командир соседствующей с ним дивизии, потомственный литейщик, в прошлом – кавалерист… Но, во- первых, Степичев в Витебске, когда там начинал Хрюкин, командовал эскадрильей; во-вторых, сам Василий, с его комиссарской душой, летает и днем и ночью; в-третьих, боевые потери в дивизии Степичева меньше, чем в других штурмовых авиадивизиях…
Меряя версты от Донца до Волги, Раздаев сто раз проклял жребий, выбравший ему авиацию: отношения подчиненности, должностной ответственности, к которым он привык, с которыми за годы мирной службы сжился, те самые «структуры», в цементирование которых столько было вложено и вне которых он, армейский человек, себя не мыслил, – рушились под молотом войны. Нет большего несчастья для ревностного службиста, чем перестройка армейского механизма на дорогах отступления. Скоропалительно, без всяких объяснений, без возможности понять, чем плохи вчерашние, чем хороши сегодняшние нововведения, создавались МАГи, они заменялись РАГами, РАГи – УАГа-ми. Прежние, довоенные структуры разрабатывались, вводились и утверждались известно кем. Известно Федору Тарасовичу, какие имена, какие светлые головы стояли у кормила нашего военного строительства. А кто, позвольте спросить, творец всей этой чехарды? Ни одного крупного авторитета. Лихорадка перестройки, суетливый поиск спасительных мер причиняли Федору Тарасовичу страдания, в которых некому было открыться; все рушилось, оголялось, спасительной середины с ее возможностью выждать, оглядеться, выбрать – не было…
После Харькова судьба вновь свела Раздаева с Хрюкиным. В отличие от предвоенных лет, когда жизнь войск подавалась в газетах под безличным обозначением «Н-ская часть», война вводила в широкий обиход имена, закрепляла их за отличившимися соединениями, родами войск: конница Белова, гвардейцы Панфилова, дивизия Руссиянова… Хрюкин прибыл в Валуйки на московском «Дугласе» с высокими полномочиями и на обычный в таких случаях вопрос: «Что привез?» – отвечал: «Армию». Так по ходу очередной реорганизации ВВС появилось на юго-западном направлении новое войсковое объединение авиаторов – 8-я воздушная армия генерала Хрюкина. В авиации Хрюкина знали: воевал в Испании, из Китая вернулся Героем, руководил инспекцией… Дивизия Раздаева вошла в состав 8-й воздушной…
Командир дивизии встретил Хрюкина на степном выпасе, только что принявшем пополнение, пришедшее на Дон из тыла. Докладывая обстановку, ход воздушного боя, навязанного «мессерами», Федор Тарасович отметил про себя, что отношения, сложившиеся между ними в далеком довоенном Смоленске, не утратили напряженности, некоторой остроты. Обсуждая действия пострадавших, предусматривая контрмеры на будущее, Раздаев напряженно ждал, когда же Хрюкин вспомнит, наконец, его прегрешение, рапорт, сунутый под сукно в канун инспекторского осмотра? Проводив Тимофея Тимофеевича, полковник должен был с удовлетворением признать, что командарм не злопамятен.
А сейчас, теснимый к Волге, прижатый к ней, Хрюкин, чтобы выстоять, в основу своих действий положил… массированный удар! «Ась?» – произнес Раздаев, как бы ослышавшись. Массированный авиационный удар – это 1150 «юнкерсов» и «мессеров», дробивших многострадальную Варшаву. Это семьсот бомбардировщиков в сопровождении восьмисот истребителей, одновременно и ежедневно сокрушавших центры английской промышленности. Город Ковентри стерт с лица земли массированным налетом двух тысяч бомбардировщиков. «Ась?» – повторно выговорил Раздаев. Его сумрачное, загорелое лицо умело живо, с резкостью, свойственной натуре, скопировать кого-нибудь, очень похоже передразнить или принять выражение высшей удивленности.
Полковник Раздаев, однако, не ослышался.
Генерал Хрюкин поднимал свою армию на первый под Сталинградом массированный удар против танковой армии Гота – с привлечением всех бомбардировочных, штурмовых, истребительных частей, всех, до единого, самолетов, находившихся в строю. Обдумав и приняв решение, молодой командующий в действиях был быстр и тверд, без колебаний устранял все преграды на избранном пути. Насмешливое «Ась?» и подобающая мина на лице возникли независимо от воли Федора Тарасовича, – комиковать он был не расположен. С командармом, понимал полковник, шутки плохи. Одного комдива Хрюкин снял, заявив на Военном совете: «Превратился в стартера, в наземного воздушного вожака, влиять на летный состав не способен…»
Не успел Федор Тарасович, озадаченный решением Хрюкина, собраться с мыслями, как последовало распоряжение: свести две штурмовые дивизии в единую «Группу № 5». Руководство группой в интересах мобильности управления командарм передал в одни руки – полковнику Раздаеву, и Федор Тарасович с каким-то осатанением взялся за дело.
Его штабники страшились, когда комдив, тяжелея подбородком, сама непреклонность, гнал всех от себя («Мне штаб не нужен!»), рассылал по хуторам, где базировались полки, повелевая всеми доступными средствами восстанавливать технику. «О каждой машине, введенной в строй, докладывать мне лично!» Всех разогнав, хватался за голову, вырабатывал задний ход – одному человеку «Группа № 5» непосильна. Призывал штурмана, начальника разведки (бывшего летчика), усаживал рядом с собой, сколько было умных голов, чтобы сообща судить-рядить, обдумывать маршрут, способы прикрытия, проигрывать заходы и атаки по опасной, не прощупанной разведкой Тингуте. В разгар приготовлений, как говорится, под руку, позвонил Хрюкин:
«Раздаев, подтвердите ваш позывной, ваш позывной не слышу!» – «Шмель-один», «Шмель-один»!» – торопливо, громко, перекрывая помехи, ответил Федор Тарасович, не вполне понимая генерала. «Не слышу „Шмель-один“ в воздухе, не работаю с ним над целью! – прокричал Хрюкин с того конца провода. – Пора, полковник, перестать быть летчиком мирного времени!…»
Летчик мирного времени?.. Пилотяга, не умеющий воевать?.. Горяч командарм, ох горяч…
Так среди всех треволнений и забот встал вопрос, до сих пор Федором Тарасовичем не решенный: кто возглавит «Группу № 5» в воздухе? Кто поведет ее на цель, на Тингу-ту?..
– Лычкин на месте? – спросил Раздаев.
– Не вернулся с боевого задания Лычкин… – сказал Егошин.
– Когда?!
