беря лупу, не в силах оторваться от склеенной полоски кадров. – Шедевр». Фронтовая судьба впервые оставила Степана наедине с человеком, олицетворявшим собою власть, всегда для штурмана необъяснимо привлекательную, оставила в момент полной к нему расположенности командарма. Член Военного совета, полушубок которого из романовской овцы мелькнул перед окоченевшим стрелком-радистом на льду финского озера, оставил память о себе медалью «За отвагу»; проплывший на походных носилках генерал Еременко сказал ему: «Всем сердцем прошу». Степан сделал, что мог, а Героем стал Кашуба; бритоголовый флаг- штурман едва его не погубил; а пехотный генерал, командарм, вместе с ним, штурманом, вошел в обсуждение профессиональной проблемы… «Цельная, без просветов, панорама, все снимки впритык, – говорил штурман, подбирал необходимые, точные слова, боясь, как бы ровный, тихий голос его не сорвался, не выдал волнения. – Даже с небольшим перекрытием… Вот, – осторожно, мизинчиком, показал Кулев, чувствуя настроение генерала; его благоволение экипажу. – И без размывов». – «Но как же вы построили маршрут?» – спросил генерал, завороженный деянием экипажа. Пискнул телефон, он снял трубку. «Федор Тарасович? Какими судьбами? – Лицо генерала радостно осветилось, он откинулся на стуле. – Назначен к нам?.. Доклад по телефону не принимаю! Отставить, полковник Раздаев, отставить!.. Прошу представиться и доложиться лично, только так! Непосредственно и как можно скорее. Транспорт есть? Жду!..» – «Полковник Раздаев – мой комдив», – осторожно вставил Кулев. Узнать это генералу было приятно. «Весь Сталинград прошел с Раздаевым», – проникновенно добавил Кулев, вспоминая, как шпынял его полковник на КП майора Егошина. – Летчиков не обижал, сам же летал безотказно, весь Сталинград… Очень душевный командир!»
Чутье Кулеву не изменило.
Представление, сделанное под диктовку командующего и им же подписанное, гласило: штурману – Красное Знамя, летчику – Красную Звезду, стрелку-радисту – медаль «За отвагу». «Ты у меня, Дралкин, как за каменной стеной», – сказал он тогда, давая летчику понять, что это он, штурман, его слова, вовремя сказанные, все определили, а не случись его, Кулева, на докладе, сидели бы они с носом… Чьей находчивостью, чьей отвагой получен шедевр воздушного фотографирования, значения не имеет, главное – подать товар лицом. Что и сделано. Поэтому никаких обид. Благодарить и кланяться, кланяться и благодарить.
…В приятных воспоминаниях и светлых мыслях коротал Степан дорогу на аэродром.
Взвод танков, прошедший накануне через луг, спихнул в кювет «гуся», передвижной подъемник. Техники с утра впрягли в «гуся» лошадку, пытаясь выдернуть кран, средст-
во малой механизации, из ямы, залитой вешними водами. Кран, доставленный для ускорения ремонтных работ, не поддавался, заваливался, угрожая придавить спасателей вместе с животиной. «Ну, работнички! – приглядывался к техникам Степан. – Руки – как крюки, простого дела не сделают…»
Дралкин ждал его возле самолета с прогретыми моторами.
Вальяжность в лице летчика была непривычной – Григорий будто за ночь подобрел, прибавил в весе.
– Выспался? – спросил Кулев.
– На ужин будили – не встал, – улыбнулся летчик. – После ужина опять будили. Витька Горинов, Иван Бахтеев… Серега Муравлев, тот вообще оседлал меня, как мула: «Поехали!»
– Как мула, – хохотнул Кулев.
– Я и от него отбился.
Перечислив отраженные атаки, Григорий объяснил, что же он в конечном счете отстоял:
– На чистой постели, в трусах, в майке, часов-то десять без просыпу! Худо ли?
– Да записочка в головах, с нежными словами, – подбросил штурман, продолжая улыбаться. – Не знаю, какую Бахареву приглашал нынче антифашистский комитет в Москву, а только прошлый год, под Сталинградом, я одну Бахареву с вынужденной вытаскивал. Было дело. Припухла – будь здоров… Немец прет, а она постирушку затеяла, голову моет…
– Голову? Она! – сказал Дралкин. – На Елену Бахареву похоже…
– С гонором девица: предложил «ЗИС» – отказалась. Тут, я слышал, она космы кое-кому за своего инструктора драла…
– Не драла…
– Фигурально. В Москве на трибуну не выпустили, она, значит, здесь с праведной речью выступила… Давно не виделись?
– Три года. Кулев присвистнул.
– Письма писала?
– Елена?
«Григорий Сергеевич, – написала Лена в оставленной ему записке, – как я хотела вас повидать, вспомнить нашу пролетевшую молодость и тех, кто ушел на фронт. Все старое помнится ярко. Я почему-то мало кого встретила за эти годы. Из настоящих встреч была одна. Я бы вам рассказала все. Сейчас вы бы поняли меня, не как тогда, на водной станции, когда мы показались друг другу чужими. Ваш уход из аэроклуба я сильно переживала, терялась в догадках. Командир отряда Добролюбов погиб, Володька Сургин получил Героя, воюет под Ржевом. Я очень вас ждала, ведь такие встречи случаются редко, вот и наша не состоялась. Ох и ох. Пишите, я вам сразу отвечу. Е. – Бахарева».
– Нет, не переписывались… Ей велено было отсюда отбыть с первой группой «ЯКов», она осталась.
– Любит на своем поставить.
– День прождала. А вчера за полчаса до нашего прихода полковник Челюскин приказал ее отсюда выгнать.
– На Ростов?
– Я понял – да, на Ростов.
– Свидание переносится в Ростов. В Ростове даже лучше, есть где развернуться… Один момент!
