— Он еще этого не знает, — сказал учитель.
Представитель районо засмеялся.
— Ну, слава богу, — сказал он. — Я думаю, ничего страшного… А откуда у него такая странная идея?
— Из-за насоса! — воскликнула завуч. — Из-за проклятого велосипедного насоса… Я запретила ему приносить насос в школу… Но если вы попустительствуете…
— Да вовсе я этого не делаю, — сказал учитель.
— Он молится на этот насос! Как вы не понимаете? Он часами тупо на него глядит! Это фетишизм какой-то, тотемизм! Религиозное извращение, вы понимаете или нет? Сектантства нам еще недоставало!
— Погодите, — сказал представитель.
— Я за ним с третьего класса наблюдаю… С самого прихода я заметила ненормальность… Вы помните, как он заставлял просить прощения у бутерброда?! Помните?
— Не у бутерброда, — сказал учитель.
— Он упрямый как осел! Он спорщик! Ему ничего втолковать нельзя!
— А доказать пробовали? — спросил представитель районо. — Ну вот вы, например? Вы же преподаватель математики.
— Во-первых, строго говоря, я физик.
— У нас вы преподаватель математики, — сказала завуч. — И кроме того, вы классный руководитель.
— Увы, руководитель я далеко не классный…
— Что верно, то верно, — сказала завуч.
— А во-вторых? — спросил представитель.
— А во-вторых, строго говоря, наличие в природе силы тяготения не обнаружено.
— Та-ак… — сказала завуч. — Договорились…
— Обнаружено только взаимодействие между телами, подчиняющееся формулам, которые вывел Ньютон.
— Мило, очень мило, — сказала завуч.
— Сам же характер этого взаимодействия еще не изучен, и потому слово 'тяготение', или, иначе, 'гравитация', является рабочей гипотезой, удобной для вычислений.
— Это действительно так? — спросил представитель. — По образованию я гуманитарий.
— Да… — сказал учитель. — Это действительно так.
— Мне об этом ничего не известно! — вскричала завуч. — И не ему об этом судить! Не Сапожникову! Какой-то Калязин! Какой-то монастырь, какое-то чудо святого Макария! Вы чуете, откуда ветер дует?
— Но Сапожников как раз утверждает, что никаких чудес не бывает, что все рано или поздно объясняется… А это, простите, чистейший материализм, — сказал учитель.
— Это действительно так? — спросил представитель.
— Конечно… Можете с ним поговорить.
— Я вам верю… А как учащиеся ко всему этому относятся?
— Смеются, конечно.
Представитель районо засмеялся.
— Я думаю, ничего страшного, Екатерина Васильевна, — сказал представитель. — И кроме того, этот мальчик занял первое место на районном конкурсе изобретателей…
— Это ему и вскружило голову, — сказала завуч. — За это ему надо дать по рукам.
— И кроме того, насколько мне известно, идея изобретения пришла ему в голову, когда он изучал велосипедный насос… Из-за этого случая ваша школа на хорошем счету даже в гороно… Ваш опыт изучают.
— А вы знаете, что мне сказала библиотекарь в Доме пионеров? — успокаиваясь, сказала завуч. — Когда он заполнял анкету, то в графе соцпроисхождения он написал 'обыватель'… Ну, Сапожников… Правда, это давно было.
— Ну вот видите? — сказал представитель районо. — Когда будет вечер отдыха, позовите меня.
— А вам как классному руководителю я заявляю официально, — сказала завуч, — в присутствии представителя районо — велосипедный насос приносить в школу запрещаю. Это вопрос принципа… Ну, Сапожников!..
Это еще было до всеобщего признания теории относительности, которая внесла поправки в небесную механику, и фамилия Ньютона была как фамилия Аристотеля в прошлые века, и любое сомнение считалось грехом. Теперь это происходит с фамилией автора теории относительности, имя коего называть всуе также считается грехом. Сапожников убрал в парту велосипедный насос и стал формулировать задачу насчет идеального дома.
— Итак, к чему мы пришли? Из чего состоит дом? Давайте подведем итоги, — сказал учитель.
— Из мебели, — сказал Сапожников.
Никонова заржала. Она тоже так думала, но побоялась сказать.
— Сапожников! — сказал учитель и помолчал. — Итак, подведем итоги. Дом — это некий объем, стены которого образуют искусственно созданную среду, делающую человека независимым от влияния внешних изменений… То есть дом — это как одежда, это, если хотите, инструмент для поддержания постоянной температуры, необходимой человеку… Нас сейчас интересует именно этот вопрос — температура среды, теплопроводность изоляции, то есть стен дома, и теплообмен между внутренней и внешней средой… Почему греет одежда?
— Она не греет, — сказал Сапожников.
Никонова заржала. Она знала, что, когда она смеется, все на нее оглядываются. На нее оглянулись:
— Сапожников прав, — сказал учитель.
Теперь засмеялись все.
— Ну? Долго будем смеяться? Сапожников, еще раз вытащишь насос, выйдешь из класса. Итак, одежда не греет, а является изоляцией внутренней среды от внешней. Прекрасней изоляцией является воздух. Поэтому в окнах делают двойные рамы. Если бы можно было сделать одежду из воздуха…
— То все были бы голые, — задумчиво сказала Никонова.
Мама сказала:
— Хочешь Калязин последний раз повидать?
— Почему последний? — удивился Сапожников.
— Ходят слухи, что на месте Калязина сделают море.
— А куда же Калязин денется?
— Он уйдет под воду… Ну, может быть, не весь, частично… Но левая сторона, где мы жили, уйдет под воду.
— И наш дом?
— Не знаю… Может быть, перевезут куда-нибудь… Бабушка переезжать не хочет. Нюра уехала, мы уехали, дядя в школе весь день. Как бабушка с печкой управляется?.. Как все это будет — не представляю. Надо отцу написать, чтобы приехал. Он сейчас где-то в Калинине выступает. Мне в школе обещали, что тебя в зимний лагерь возьмут на две недели на январские каникулы, а лагерь будет как раз в монастыре… Помнишь, там был дом отдыха электрокомбината?
— Наша школа ему подшефная.
— Да, я знаю… Я как-то забыла об этом. Какое совпадение, — сказала мама, — представляешь? Кто мог подумать, что все так переплетается?
— Ведь Дунаев в трансформаторном работает, — сказал Сапожников.
— Ах да… Действительно… Хорошо, что мы все вовремя приехали в Москву… Теперь с пропиской все трудней и трудней. Если бы не Карлуша, старый папин друг, мы бы никогда в Москве не устроились… Как все переплелось. Прямо поразительно.
— А Нюру опять у Дунаева увели, — сказал Сапожников. — По-моему, она обыкновенная…
— Замолчи! — прервала его мама, не дав сказать последнее непоправимое слово. — Молчи. Ты
