— Господа… — он цинично ухмыльнулся. — Нам пора уходить. К двенадцати часам в лагере должно быть пусто.
Он схватил Кремера за пуговицу куртки.
— К двенадцати часам! Вы меня поняли, ваше превосходительство? Ровно в двенадцать лагерь должен построиться. В полной готовности к походу, не то…
Рейнебот изящным движением щелкнул пальцем по пуговице и ушел назад за ворота.
Шагая с блоковыми старостами обратно в лагерь, Кремер прикидывал в уме разные возможности. Фронт был совсем близко! Несколько часов задержки могли спасти всем жизнь. Однако игривость Рейнебота сигнализировала об опасности. О гораздо большей опасности, чем все предшествовавшие… Нужно было выбрать между нею и той надеждой, которая вместе с орудийным громом катилась над лагерем.
Перед канцелярией старосту окружили заключенные. В миг новость облетела весь лагерь.
— В двенадцать часов лагерь эвакуируется!
Заключенные кричали наперебой:
— Не пойдем! Не пойдем! Не пойдем!
Бохов остался у Кремера.
— Что же теперь? Что делать? Третья ступень тревоги?
Бохов сорвал с головы шапку и провел рукой по волосам. Тяжко было принимать решение, очень тяжко!..
— Третья ступень тревоги?.. Нет, пока нет! Пока еще нет! Выждать!
Солнце поднялось выше. Синело небо, и веял ласковый теплый ветерок. Весенние лучи приукрасили все вблизи и вдали.
В лагере не видно было ни души. Он будто вымер. Мягкими лапами хищника бродила тишина вокруг бараков. Внутри сидели заключенные и молча ждали. Многие из них были уже готовы к походу. Возле отхожих мест кучками стояли люди. Сигаретка ходила вкруговую…
В семнадцатом бараке собрались руководители групп Сопротивления, тогда как члены ИЛКа находились у Кремера. Участники групп сидели в бараках, смешавшись с другими заключенными, и вместе с ними молча ждали.
В самых укромных закоулках лагеря притаились люди из лагерной охраны, готовые в любой миг выхватить из тайников оружие.
До двенадцати оставалось полчаса.
Риоман раздавал сигареты. Когда француз предложил их Кремеру, тот лишь покачал головой — он не курил.
— У них, видно, еще есть возможность удрать, — сказал Бохов — иначе они не стали бы нас эвакуировать.
И вдруг у него возникли сомнения. Правильно ли, что они собрали руководителей всех групп в семнадцатом бараке? Что, если за отказом лагеря выступить последует облава? Разве не может тогда случиться, что руководители попадут в руки эсэсовцев? Бохов посоветовался с членами ИЛКа. Еще было время произвести рассредоточение. Бохов изменил диспозицию. Он послал одного из членов ИЛКа в семнадцатый барак. Собравшиеся там разбрелись по своим блокам. Но на случай, если эсэсовцы в ответ на отказ эвакуироваться пустят в ход оружие, новое распоряжение гласило: первый же выстрел считать сигналом к восстанию. Тогда молниеносно должно быть роздано оружие и отдельные группы столь же молниеносно должны ввязаться в бой со своих исходных позиций. Совещание было окончено, члены ИЛКа разошлись.
Бохов тоже ушел в свой барак. Кремер остался один.
Двенадцать часов!
Напряжение достигло предела.
Пять минут первого! Все еще ничего нового. У ворот тоже никакого движения.
Глубоко засунув руки в карманы, Бохов шагал по своей комнате. В бараках парила мертвая тишина.
Десять минут первого!
И вдруг — голос Рейнебота в громкоговорителе. Этого ждали, и все-таки он больно хлестнул по нервам:
— Лагерный староста! Прикажите построиться!
Кремер стоял, согнув шею, словно ожидая удара по затылку. Приказ был повторен резче, хлестче:
— Марш к воротам!
Блоки загудели.
— Спокойствие, товарищи, спокойствие! Четверть первого.
Солнце сверкало. Перистые облака, радуя взор, плыли по голубому небу.
Двадцать минут первого.
Из громкоговорителя раздался крик:
— Где весь состав лагеря? Немедленно выходить!
Кремер оставался на том же месте. Теперь он тяжело повернулся и сел за стол. Широко раскинув локти, он подпер голову кулаками.
В бараках шум стих. Заключенные стояли у окон. Перед ними был пустой апельплац.
Внезапно заключенные в передних рядах бараков пришли в движение. Вытягивая шеи, одни через плечи других, они старались рассмотреть, что происходит у ворот.
Кремер тоже вскочил и поспешил к окну.
Две легковые машины въехали на апельплац и остановились. Из первой выпрыгнули двое: Клуттиг и Камлот. Из второй вышли Швааль, Вейзанг и Виттиг.
И вот гроза надвинулась! Несколько сот эсэсовцев промаршировали через ворота. Камлот отдал какие-то распоряжения. Были установлены пулеметы и в них вложены патронные ленты. За пулеметами разместилась цепь эсэсовцев с автоматами и фаустпатронами.
Кремер чувствовал, как у него пульсирует кровь в висках.
Если откроют огонь, прежде всего пострадают передние ряды бараков. Заключенные в панике отпрянули от окон.
— Сейчас начнется! Сейчас начнется!
Они метались, заползали под столы и скамьи. Несколько наиболее храбрых все же остались у окон.
— Начальник поехал по лагерю! — закричали они.
Кремер торопливо окинул взглядом представившуюся ему картину. На главной вышке и на других началась суета. Часовые устанавливали пулеметы и наводили их на бараки.
Кремер выбежал из барака.
Машины проехали в глубь лагеря, к последним рядам бараков. Здесь они остановились. Кремер побежал к ним. Первым выпрыгнул из машины Клуттиг и бросился к ближайшему бараку. Это был барак номер тридцать восемь!
Швааль выбрался из своей машины.
— Почему заключенные не строятся? — заорал он на Кремера.
Дернув дверь, Клуттиг ворвался в барак. Его глаза за толстыми стеклами очков сверкали; он быстро огляделся. Все заключенные при его внезапном появлении встали. Рунки поспешно спрятался где-то позади. Клуттиг, выпятив нижнюю челюсть, осматривал одного за другим безмолвных людей. Вдруг его глаза расширились. Он оттолкнул двух стоявших перед ним заключенных и шагнул вперед. На столе старосты он увидел ребенка. Мальчик задрожал и испуганно ухватился за Бохова, который обнял его рукой. Клуттиг раскрыл рот, и кадык у него запрыгал. Бохов стоял не шевелясь. Заключенные оцепенели.
— Ах, вот оно что! — взвизгнул Клуттиг. В ярости он выхватил из кармана пистолет.
И тут произошло неожиданное. В одну секунду вокруг Клуттига образовалась пустота, а перед
