- Кто он? - Данилов шагнул к ней.
Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.
- Кто он? - повторил Данилов.
- Я скажу, я все скажу, я не хотела... - И она заплакала, почти закричала.
- Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, - приказал Данилов милиционеру.
И пока Дробышева пила воду, стуча зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока. Главное - не дать ей успокоиться.
- Я предлагаю вам, - наклонился он к Дробышевой, - добровольно указать место, где ваши сообщники прячут ценности, оружие и боеприпасы.
- У меня нет ценностей... Нет... А в сарае они что-то закапывали под дровами, а что, я не знаю. Только запишите, я добровольно, я сама... Чего же вы не пишете?! Почему?!
- Тихо, без истерики. Все запишем и дадим подписать вам. Смотрите за ней, - скомандовал Данилов милиционеру и пошел к двери.
На дворе уже светало. И в сероватой синеве все уже различалось отчетливо. Из-за закрытых дверей сарая пробивался желтый свет фонарей.
- Они там копают, - тронул Данилова за рукав Быков, - как же так, Иван Александрович, а?..
- Не надо об этом, не надо сейчас... Потом, Быков, потом.
Дверь сарая распахнулась, и вышел Плетнев.
- Есть, - устало сказал он, - нашли.
- Что там?
- Патроны в цинках, два автомата, пулемет РПД и золото.
- Много?
- Да нет, небольшой такой ящичек, но полный.
- Надо оформить как добровольную выдачу.
- Какая разница, - улыбнулся Плетнев. - Этой уже не поможешь. По нынешним временам все равно стенка.
- Это трибуналу решать, а не нам с тобой. Наше дело всю правду написать, все как на самом деле было.
- Вы какой-то странный товарищ Данилов, - Плетнев пожал плечами, она вашего опера заманила в засаду, а вы...
- Его никто не заманивал, он сам шел, и, между прочим, шел за правдой и погиб за нее. Поэтому мы, живые, с ней, хорошей этой правдой, как со шлюхой обращаться не имеем правда.
- Ну как хотите, я, конечно, распоряжусь.
- Давайте, и все документы мне.
- А нам?
- Вы себе копии оставите, а я бумагу соответственную сегодня же напишу.
- Добро.
Плетнев опять вернулся в сарай, а Данилов достал папиросу, размял табак. Его уже не интересовало, что нашли в сарае, главное было зажато в холодной руке Степана. Та самая печать, серебряная фигурка Наполеона, похищенная из дома Ивановского. Значит, человек, убивший Ерохина, точно находится здесь, где-то совсем недалеко, в нескольких километрах. Ну что ж, пора начинать допрос Дробышевой. Пора.
Они сидели в спальне. Данилов на стуле, Дробышева на разобранной постели. Данилов старался не смотреть туда, ему казалось, что он видит на этих простынях отчетливый силуэт человека, того самого, который стрелял в Степана. Дробышева сидела, безвольно опустив плечи, зажав кисти рук между коленями. Окно было открыто, на улице стало почти совсем светло, но в комнате еще прятались остатки темноты, и поэтому лицо Дробышевой казалось особенно бледным.
- Что мне будет? - спросила она.
- Это решит суд, - Данилов встал, прислонился к стене.
- Я скажу всю правду.
- Единственно разумное решение.
- Спрашивайте.
- Откуда у вас эта печать?
- Наполеон?
- Да.
- Мне его подарил Музыка.
- Когда?
- В мае.
- Где?
- Здесь, у меня.
- При каких обстоятельствах?
- Они вернулись из Москвы: они последнее время туда часто ездили...
- Кто они?
- Музыка Стасик и Бронек, его брат, Виктор Калугин, их шофер.
- Кто это такой?
- Я не знаю. Он при немцах шофером в полиции служил.
- А что делал до войны?
- Он из этих мест. Судимый, тоже был шофером.
- Так, кто еще?
- Сережа, его они так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.
- Фамилия Серого?
- Не знаю. Они его Серый да Серый звали.
- Кто еще?
- Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, я ничего не могу сказать.
- Хорошо, вернемся к печати.
- Ну вот, они приехали. Бронек и Виктор Калугин, из Москвы.
- Когда точно?
- Не помню. Ко мне они ночью пришли. Пили сильно, и Бронек все плакал, он Стасика вспоминал, убитого, и поклялся за него отомстить.
- В каких вы отношениях были с братьями Музыка?
- Я дружила со Стасиком.
- Дружила, иначе говоря...
- Да, иначе говоря, спала. Я любила его. - Дробышева поднялась, и впервые за все время разговора глаза у нее оживились. Даже лицо стало другим, оно разгладилось, тени на нем исчезли и появился румянец. И голос стал звонким. Таким голосом люди обычно отстаивают свою правоту.
Данилов глядел на нее и думал о великой силе любви. О том, что только она может подняться надо всем: правдой, разумом, гражданственностью. Да, эта женщина, безусловно, любила бывшего начальника полицейской 'шнелькомандо' Станислава Музыку, и ей было безразлично, что делал он, кого убивал, после каких дел приходил в этот дом. Она просто любила. Нет, не просто. Она невольно становилась сопричастной к жизни этого человека, становилась его помощником, а следовательно, врагом всего того, что защищал Данилов, значит, такую любовь он оправдать не мог. И была она для него сейчас не любовницей Станислава Музыки, а его соучастницей.
- Давайте оставим лирику, - резко сказал Иван Александрович, - лучше займемся фактами. Итак, как вы стали соучастницей Станислава Музыки?
- Я с ним познакомилась в октябре сорок первого.
- Когда пришли немцы?
- Да.
