агентством «Руссина» ему придется подождать.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Статья Дружиловского, как и рассчитывал доктор Ротт, встревожила польскую разведку. Майор Братковский пророчил появление новых его статей и требовал самых радикальных мер против проклятого подпоручика. Полковник Матушевский занимал более спокойную позицию — он не без яда говорил, что, если тебя обвиняют в воровстве, стрелять в клеветника опасно, выстрел прозвучит почти признанием вины. По его мнению, следовало не торопиться, посмотреть, как отзовется статья подпоручика, а затем спокойно подумать, как его проучить. Но в это время дефензиву постигла новая неприятность, на этот раз в связи с Юлой Дружиловской. Англичане провели с ее помощью успешную «игру», завершившуюся дипломатическим скандалом. Английский посол в Польше заявил официальный протест против наглых попыток польской разведки проникнуть в архивы посольства. Польская контрразведка без особого труда установила, кто их предал, но Юлы в Варшаве уже не было. Английский резидент заблаговременно переправил ее в Ревель.
Чаша терпения польской разведки переполнилась, и было решено немедленно нанести удар по Дружиловскому. Польский агент в Берлине Моравский получил приказ подстроить подпоручику несчастный случай на улице и денег на это не жалеть. Однако Моравский, получив приказ, немедленно выехал в Варшаву. Он знал, как точно работает берлинская полиция, был уверен, что немецкая контрразведка мгновенно разгадает подоплеку «несчастного случая» и разразится новый скандал. Моравский предложил другой неожиданный ход.
Доктор Ротт меж тем недоумевал, почему поляки ничего не предпринимают после появления статьи. При этом он не исключал предположения, что автора не пощадят: ну что ж, он готов потерять этого среднего агента, получив взамен сильный козырь против польской разведки. Так или иначе нужно было ускорить события, и доктор Ротт отдал распоряжение: Дружиловского изъять из конторы Андреевского, вернуть в общежитие «Станица» и устроить в качестве буфетчика в ресторан «Петербург», где часто бывают поляки.
Уже вторую неделю все вечера Дружиловский торчал в табачном дыму за стойкой, лаялся с официантами, выслушивал печальные исповеди эмигрантов. Но нужно было ждать, и он внимательно присматривался к полякам. Он боялся и ждал этой встречи. Если она нужна доктору Ротту, то, значит, нужна и ему. Он записал тогда в своем дневнике: «...Я рисковал уже не раз, и это был риск особо опасный, потому что я действовал один. А сейчас я рискую, будучи связан с большим делом и солидными людьми, и от этого не так боязно. В политике для каждого весь вопрос, кто у тебя за спиной. Ведь когда раньше у меня за спиной был майор Братковский, моя судьба была что заяц под дулом охотника и не стоила гроша ломаного. Сейчас у меня за спиной доктор Ротт, а с ним вся Германия — не так-то легко взять меня за горло, не задев всех, кто позади меня. И если польская разведка — это банда мелких жуликов без стыда и совести, то здесь это государственное, серьезное дело. Любому понятно, что большая политика делается не в Варшаве, а здесь. Зиверт правильно учит: немцы знают, что делают, а ты только выполняй их приказы, и тогда пойдешь в гору...»
Стоя за прилавком, Дружиловский подолгу смотрел в окно, где в свете уличного фонаря кружился и падал большими хлопьями снег. Он не любил осень и зиму, не переносил холода, но сегодня был доволен — публики мало, кто в такую погоду выйдет из дому. Можно даже присесть и, когда хозяин уйдет в свою конторку, выпить рюмку коньяку.
С улицы вошел невысокий мужчина в желтом кожаном пальто. Он, не раздеваясь, подошел к дальнему концу буфетной стойки. Захватив с полки водку и рюмку, Дружиловский подошел к гостю.
— Нет, нет, этого не требуется, — сказал гость по-русски с польским акцентом. Он вынул из кармана визитную карточку. — По указанному здесь адресу я жду вас завтра в одиннадцать утра. Это нужно в одинаковой степени и вам и нам. До свидания.
«Вацлав Моравский — представительство польского Красного Креста в Берлине. Гарденштрассе, 7», — было напечатано на визитной карточке по-польски и по-немецки.
Когда Дружиловский закончил читать и поднял голову, человека в кожаном пальто уже не было.
Он позвонил доктору Ротту.
— Прекрасно, обязательно идите, — услышал он довольный голос немца.
— Господин Ротт... — начал он, но его перебили.
— Здесь Берлин, а не Варшава. — Теперь доктор Ротт говорил как обычно, ровно, без интонаций. — Кроме того, мы возьмем ваше свидание под контроль. Наконец, господина Моравского мы хорошо знаем. Если он предложит вам восстановить связь с дефензивой, соглашайтесь, но требуйте хорошей оплаты. Они должны почувствовать, что вы крепко стоите на ногах и можете спокойно послать их ко всем чертям. Вы меня поняли?
— Понял, — озадаченно произнес Дружиловский.
Он отправился к хозяину ресторана и договорился, что завтра утром работать не будет.
На другой день, ровно в одиннадцать часов, он вошел в единственный подъезд трехэтажного дома номер семь по Гарденштрассе.
— К пану Моравскому, — небрежно сказал он поднявшемуся ему навстречу привратнику, и тот показал на дверь здесь же, на первом этаже.
Это было обычное конторское помещение. За длинной низкой перегородкой сидели клерки. Трещала пишущая машинка. На стене висел плакат с изображением скорбной женщины в костюме сестры милосердия. На плакате было написано: «Польский Красный Крест разыскивает во всем мире без вести пропавших поляков».
Моравский вышел ему навстречу с приветливой улыбкой, помог раздеться, предложил кофе, сигару. Он показался Дружиловскому симпатичным.
— Пан Дружиловский, сразу скажу о главном... — мягко начал Моравский. — То, что произошло с вами в Польше, весьма прискорбно, — он глядел на Дружиловского умными, изучающими глазами. — Тем более что причиной всему были далеко не служебные интересы. Виновные строго наказаны, а я приношу вам официальное извинение.
Дружиловский смотрел прищуренными глазами мимо поляка, на висевший за его спиной плакат, изображавший трогательную встречу мужчины и женщины. Они счастливо улыбались. Наверху было написано: «Им помог найти друг друга польский Красный Крест».
Дружиловский был очень серьезен в своем оскорбленном достоинстве — впервые в жизни перед ним извинялись, он и не представлял себе, что это так приятно.
— Согласитесь, что заочное извинение... — начал он.
— Но ведь речь идет о делах служебных, — мягко прервал Моравский и подумал: «Знал бы ты, от чего я тебя спас, не выламывался бы...» Моравский имел подробную характеристику сидевшего перед ним человека и углубляться в разговоры на нравственные темы не находил нужным. Он вынул из стола пухлый пакет и положил его перед Дружиловский: — Здесь все, что причитается вам за время, пока мы не имели с вами связи.
Дружиловский сдвинул брови и поднял верхнюю губу с усиками.
— Затыкаете мне рот?
Моравский наклонился вперед, его доброе смуглое лицо казалось огорченным.
— Зачем вы так разговариваете со мной? — тихо спросил он.
— А с кем же прикажете мне разговаривать? — повысил голос Дружиловский, и в черных его глазах заблестела неподдельная злость. — Вам поручено принести мне извинения, и кому же, как не вам, я должен сказать, как я на это смотрю.
Он говорил и думал: «Все ясно, я нужен этим гадам, они даже боятся меня». Он ожидал сегодня чего
