Окаемов перешагнул порог и остановился, с улыбкой смотря на Адалию Петровну:
– Не узнаете?
– Простите… нет… – растерянно произнесла она.
– Окаемов. Григорий Максимович Окаемов.
– Григорий Максимович? – вскрикнула Адалия Петровна и, точно испугавшись произнесенных слов, зажала рот рукой.
– Я, я, Адалия Петровна, я – собственной персоной, – добродушно смеялся Окаемов.
Адалия Петровна подошла к нему вплотную, пристально посмотрела в его лицо:
– Не верю… Не может быть… – прошептала она, и вдруг ее глаза округлились: – Он! Он! Григорий Максимович!.. – Она заплакала и уткнулась лицом в плечо Окаемова.
О, он прекрасно знал, почему она плачет, и терпеливо ждал, пока она успокоится…
И вот они сидели за столом, друг против друга, и Адалия Петровна не сводила с Окаемова восторженных и будто еще не верящих глаз.
– Гляжу, гляжу на вас, Григорий Максимович, и все понять не могу – во сне это происходит или наяву?
– Нет, нет, Адалия Петровна, я не привидение…
– Вы поймите меня. Мой Саня через месяц как уехал на войну прислал письмо, что вы с ним в одной части. А еще через месяц пишет – Окаемов погиб при отступлении. А больше писем от него и не было… – Готовая заплакать, Адалия Петровна поднесла к глазам платок.
– Война, Адалия Петровна, война… – Окаемов замолчал, тревожно думая о том, что, оказывается, часть его саперов тогда у реки все-таки спаслась. – Лучшие сыны народа погибали первыми. Саней вы можете гордиться. О его храбрости говорил весь батальон. Его любили, и кто остался жив – никогда его не забудет.
– Спасибо, родной, – сквозь слезы бормотала Адалия Петровна. – Каждое слово о Сане – моя единственная утеха… – Успокоившись, Адалия Петровна неловко спросила: – А как же это вы?…
– Как я воскрес? – помог ей Окаемов. – Довольно обычная история. Тогда в августе меня тяжело ранило. Фронт откатился. Меня подобрали и спрятали колхозники. Они меня и выходили. Потом – партизанский отряд. Потом – снова армия и с ней поход до Берлина. А там на колонне рейхстага рядом со своей фамилией я написал и имя вашего Сани: сержант Александр Гурко…
– Вы говорите правду? – Глаза Адалии Петровны снова набухли слезами.
– Адалия Петровна, в таких делах…
– Не обижайтесь на меня, дуру. Можно мне вас поцеловать? – Адалия Петровна порывисто обняла Окаемова и поцеловала его в лоб. – Я ведь думала, что о Сане одна я помню…
– Как вам не стыдно!.. – Окаемов выждал приличествующую моменту паузу. – Ну вот… А знаете, кем я стал? Книги пишу.
– Книги? Да что вы? Как же это?…
– Война, Адалия Петровна, многих сделала писателями. Мы столько пережили там… на войне. Слишком много пережили. Трудно молчать. Народ должен знать, чего стоит наша победа. Знать и всегда об этом помнить. А книгу, над которой я сейчас начал работать, я хочу посвятить светлой памяти вашего Сани.
– Я прямо не знаю, что и сказать вам… – Адалия Петровна задохнулась от волнения. – Я – мать, потерявшая единственного сына. И вы такой человек, такой человек!..
– Да оставьте вы, ей-богу. Я самый обыкновенный человек, который не забывает дорогих и близких ему людей. И всё. Вот, скажем, я ехал в ваш город собирать материал для книги, а думал: увижу вас, сумею ли сказать вам то, что обязан сказать о вашем славном сыне. И теперь, как камень с души свалился…
– Спасибо, родной. Спасибо от матери… Вы где же остановились? Небось в гостинице?
– Нет. И как раз я хотел спросить вас: не можете ли вы приютить меня на недельку?
– Как вы можете сомневаться!
– Я не хочу жить в гостинице. Мне надо немного – тихий и скромный угол, чтобы спокойно поработать.
– Мой домик, Григорий Максимович, в вашем распоряжении.
– И вы расскажете мне о Сане. Я ведь его детства совсем не знаю. Когда до войны бывал у вас, бегал тут вот такой… с белыми вихрами. И всё.
– Да, бегал… – Адалин Петровна всхлипнула. – И нет его.
– Нет, Адалия Петровна, он… есть! Он живет в сердцах всех, кто его знал. Он будет жить в моей книге.
– Я вам все-все расскажу о нем. Он ведь и в детстве был удивительным мальчиком. Когда умер мой муж, вы в нашем городе уже не жили?
– Да, я уехал раньше.
– В общем, Саня остался без отца пятнадцати лет. Мы вернулись с кладбища, а он говорит мне: «Мама, не волнуйся, теперь о тебе буду заботиться я, и все будет хорошо, вот увидишь». Я ему сказала…
– Адалия Петровна, – осторожно перебил женщину Окаемов, – вы все это расскажете мне последовательно. Мы посвятим этому все вечера. Идет?
– Хорошо, хорошо… Боже мой, что же это я не спрошу вас, – вы небось с дороги не кушали?
