Я встал, потянулся и рысцой потрусил по пляжу. «Ну, здравствуй», – сказал я. «Ой, песик», – откликнулся он. (Я ж тебе оторву волосатую лапу и суну в глотку!) «Так, – говорю, – не здороваются…» Он говорит: «Я Грэвд-Эл. А ты кто – Тузик, воющий сукин сын?» (Ох, отделаю я тебя – в клочки разметаю!) «Изыди, ужасный зверь», – говорю. Он смотрит – глаза блестят угольками в трубочке с крэком. «Изыди? Ты че, парень? И кто же меня заставит?» Рыкаю: «Я. Я! Я – в авангарде». Он поглядел глуповато, обиженно и растерянно… Даже Стало жаль его на минутку. А потом из-за облака вышла луна. Я завыл. Вместо кожи была у него светлая чешуя, Зубы – острее акульих, Пальцы – перепончаты и когтисты. Он зарычал – и рванулся к моей глотке. Он кричал: «Да что ты такое?!» А потом: «Нет, нет и нет!» А потом: «Черт, так нечестно!» А потом – ничего… не было, Не было слов, Ведь я оторвал ему руку И отшвырнул в песок, И мгновенье еще пальцы Пустоту исступленно хватали. Грэнд-Эл рванулся к воде – я почесал следом, Соленой была вода, и смрадной – его кровь, Черный ее вкус я ощущал в пасти. Он нырнул – я за ним, все глубже и глубже, И когда я почувствовал: легкие разорвутся, И будут раздавлены горло, и череп, и мозг, и грудная клетка, И набросятся полчища монстров, и просто придушат, Мы приплыли к останкам нефтяной вышки. Вот куда приполз подыхать Грэнд-Эл! Наверное, в этом месте он и родился: Ржавый скелет буровой, брошенный в море. Он почти уж подох, когда я к нему подошел, Я не стал добивать – пусть уж сам… Выйдет тот еще корм для рыб, Блюдо приопов – скверное мясо. И только, Пнув его в челюсть, я вышиб акулий зуб И взял на счастье… Тогда рванулась она – Бросилась – вся из сплошных клыков и когтей. Даже у зверя есть мать, – что тут такого? Матери есть у многих. Лет пятьдесят назад матери были у всех! Она оплакивала сына, вопила и причитала, Она спросила: «Как мог ты быть столь жестоким? Упав на колени, гладила сына и выла. А после мы говорили, с трудом слова подбирая… Что там было – дело не ваше. Вы или я такое делали раньше. Любил ли ее я, Убил ли… а сын ее мертв, как скалы. Мы по песку катились – шерсть трется о чешую, Загривок ее, зажатый моими клыками, Когти впиваются в спину… Старая, старая песня. Когда из прибоя я вышел, Светало. Рот поджидал. Я бросил на землю голову Грэнд-Эла, И липли песчинки к влажным еще глазам… «Вот она, ваша проблема, – сказал я Роту. – Да, – я сказал, – он мертв». А он спросил: «Что теперь?» Кровавое золото, говорю… «Ты считаешь, он на китайцев работал? – раздумался Рот. – Или на евроизраильтян? Или?» «Да он просто соседский парень, – сказал я. – Он на шум разозлился, и все тут». «Думаешь?» – Рот спросил. Глядя на голову, я бормочу: «Уверен». Рот спросил: «Да откуда он взялся?» Я стал натягивать шмотки, усталый от преображенья. «Из мяса и химикатов», – шепнул я. Он знал – я солгал, но волк рожден, чтобы лгать. Я сел на песок и стал любоваться заливом И утренним небом, в котором рождался день… И мечтал о дне, в который смогу умереть. Мы можем дать скидку на опт
Если бы рассказы в этой книге были расположены в хронологическом порядке, а не так, как их расположил я, исходя из того, что подсказывал мне внутренний голос, твердивший: «так будет правильно», этот был бы сейчас первым. Однажды ночью в 1983 году я задремал под радио. Засыпая, я слушал передачу про оптовые покупки, а когда проснулся, передавали про наемных убийц. Отсюда и родилась эта история.
Прежде чем ее написать, я читал много рассказов Джона Колльера. Перечитав несколько лет назад свой, я понял, что сюжет вполне в его духе. Мой рассказ не настолько хорош, как его, и написан хуже; и, тем не менее, это все же рассказ Джона Колльера, а когда я его писал, я этого не
