Дым и зеркала

Тетя меня обняла и сказала, что я такая симпатяшка, что она так бы меня и съела, с костями, волосами и всем остальным. Пахло от нее сладким и сухим молоком. А потом Ритамаргарита разревелась во всю мочь, и тетя поставила меня на землю.

Я кричала и звала единорога, но так его и не увидела. Иногда я думала, что слышу звуки трубы, а иногда что это у меня просто в ушах шумит.

Потом мы вернулись к столу. Что там за краем света, спросила я у папы. Ничего сказал он. Совсем ничего. Потому он и называется конец. Тут Риту стошнило папе на ботинки, и мы стали подтирать.

Я сидела за столом. Мы ели картофельный салат, его рецепт я уже написала, вам обязательно надо его сделать он правда вкусный, и пили апельсиновый сок, ели картофельные палочки и холодную яишницу на хлебе, а еще сандвичи с кресс-салатом. Мы выпили всю кока-колу.

Потом мама папе что-то сказала, но я не слышала что, а он изо всех сил ударил ее кулаком в лицо, и мама стала плакать.

Папа сказал, чтобы я взяла Риту и пошла с ней погулять, пока они будут разговаривать.

Я взяла Дейзи и сказала пойдем Ритамаргарита, пойдем цветочек, потому что она тоже стала плакать, но я слишком большая, чтобы плакать.

Мне было не слышно, что они говорили. Я посмотрела вверх на дядю с головой кошки и попыталась увидеть, двигается ли он медленно-медленно, и услышала, как у меня в голове играет труба у края света: ду-ду-ду.

Мы сели у большого камня, и я пела Рите песенки все ля-ля-ля да ля-ля-ля под звуки трубы у меня в голове все ля-ля-ля да ля-ля-ля.

Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля.

Ля-ля-ля.

Потом за мной пришли папа и мама и сказали, что мы едем домой. И что на самом деле все хорошо. Глаз у мамы был черно-красный. И выглядела она смешно, как тетя в телевизоре. Рита сказала ёк-ёк. Да сказала я ей, все ёк. И мы сели в машину.

По дороге домой никто ничего не говорил. Ритамаргарита спала.

С краю у шоссе лежал мертвый зверь, которого кто-то сбил машиной. Папа сказал, что это белый олень. Я подумала, что это единорог, но мама сказала, что единорога нельзя убить, а я подумала, что она снова врет, как это делают взрослые.

Когда мы доехали до Сумерек, я спросила, если расскажешь кому-то про свое желание, оно уже не сбудется?

Какое желание, спросил папа?

Желание на день рожденья. Когда задуваешь свечи.

Он сказал, желания сбываются, рассказываешь ты о них или нет. Всем желаниям можно доверять. Я спросила у мамы, а она ответила, слушай, что папа говорит, но таким холодным голосом, как когда приказывает мне уйти и называет при этом полным именем.

Потом я тоже заснула.

А потом мы приехали домой, и было утро, и я больше никогда не хочу видеть край света. Но перед тем, как я вышла из машины, мама тогда несла Ритумаргариту в дом, я закрыла глаза, чтобы совсем-совсем ничего не видеть, и пожелала, и пожелала, и пожелала. Я пожелала, чтобы мы поехали в Лашадную Долину. Я пожелала, чтобы мы вообще никуда не ездили. Я пожелала быть кем-то другим.

Я пожелала.

Ветер пустыни

Жил-был старик, чье лицо дочерна, до морщин
Солнце песков опалило давно – далеко…
Он говорил – он был молод тогда, и однажды
Буря его отнесла от каравана,
Что пряности вез, и много дней и ночей
Он шел по камням и желтым пескам пустыни
И видел лишь ящериц – да грызунов рыжих.
Но после он вышел к десяткам шатров золоченых
Иль ярких шелков. И женщина тихо ввела
Его в огромный шатер (пурпурный иль алый),
Пред ним поставила столик, поила шербетом,
Подушки ему подложила под спину, а после
Губами багряными к жаркому лбу прикоснулась.
Танцовщицы извивались – закрытые лица,
Бедра вращаются, словно песок под ветром,
Глаза – как колодцы меж пальм, и шарфы пурпурны,
Златые кольца… и он глядел на танцовщиц,
А слуги в молчаньи еду ему подносили –
Множество яств белоснежных и вин багряных.
А после, когда опьянел он веселым безумьем,
Вскочил он – и стал танцевать средь прекрасных танцовщиц,
Скакал он и прыгал, ногами в песок ударяя, –
Одну же он обнял и в губы впился поцелуем…
Но ощутил… иссушенный песками череп!
И все красотки в шелках обратились в скелеты,
Но так же плясали, но так же они кружились
В танце.
А он ощутил – как песок пустыни,
Город шатров с легким шорохом рассыпался
Меж пальцами… и, задрожав, он укрылся бурнусом,
И зарыдал – чтоб уже барабанов не слышать.
Проснулся – и был он один, он сказал: ни шатров, ни ифриток.
Лишь солнце палило, и небо казалось бездонным.
Давно то случилось, но выжил он – и поведал…
И он смеялся беззубо, и все твердил нам:
«И после я видел тот город шатров, и они колыхались
В дымке у горизонта – я видел, о, видел!»
Спросил я: «То был мираж?»
И он согласился.
«А может, сон?»
И он согласился снова.
Добавил: «Не мой то был сон, но лишь сон пустыни».
И прошептал: «Через год, когда немощен стану,
Пойду я сквозь ветер песками к шатрам из шелка.
На этот раз, сын мой, я с ними уйду навеки…»