Ньют еще раз прочитал текст.
Снаружи раздался звук, похожий на издаваемый листом волнистого железа, катящегося по саду, собственно, так и было.
– Это что, должно означать? – проговорил он медленно. – Что мы должны стать, стать парой? Что за шутница эта Агнес.
Ухаживать всегда трудно, когда у той, за которой ухаживают, дома живет старый родственник; они любят бормотать, кудахтающе хохотать, сигареты выхватывать или, в худшем случае, доставать семейный фотоальбом, акт агрессии в сексуальной войне, который надо запретить Женевской Конвенцией. Гораздо хуже, когда родственник уже триста лет помер. Ньют и вправду имел кое- какие мысли насчет Анафемы, да и не только имел, еще и регулярно драил и чинил их, хорошенько подкрашивал и подчищал. Но идею об Агнес, ее взгляд которой врезался в его затылок, обливал его либидо ведром холодной воды.
Он даже обдумывал идею пригласить ее на обед, но он ненавидел мысль о какой-то там ведьме времен Кромвеля, сидящей в своем домике за триста лет до того и смотрящей, как он ест.
Он был в том настроении, в котором люди жгли ведьм. Его жизнь была и без того достаточно сложна, чтобы какая-то сумасшедшая старая женщина манипулировала ею сквозь века.
Стук в каминной решетке прозвучал как звук падения части каминной трубы.
А потом он подумал: 'Моя жизнь совсем не сложна. Я ее так же ясно вижу, как когда-то могла Агнес. Простирается до раннего ухода с работы, коллективного подарка от ребят из офиса, маленькой, яркой, опрятной квартирки где-то, славной маленькой пустой смерти. Вот только теперь я, похоже, скоро помру под развалинами домика во время чего-то, что очень даже может быть концом света.
У записывающего Ангела, должно быть, не будет никаких проблем с моей жизнью. В смысле, а что я вообще-то сделал? Никогда я не ограбил банк. Никогда меня не штрафовали за неправильную парковку. Тайскую еду я никогда не ел…'
Где-то провалилось внутрь еще одно окно, с веселым позвоном ломающегося стекла. Анафема его обняла, со вздохом, в котором вовсе не звучало разочарования.
'В Америке я никогда не был. Или во Франции, Кале ведь на самом-то деле не считается. Никогда не учился играть на музыкальном инструменте.
Радио замолчало, когда наконец порвались линии электропередач.
Он зарылся лицом в ее волосы.
Я никогда…
Послышался звук «дзинь».
Шедвелл, приводивший в соответствие с действительностью записи платы Армии, поднял голову в середине расписывания за Младшего Капрала Охотников на Ведьм Смита.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы заметить, что на карте больше не блестела Ньютова булавка.
Он, тихо бормоча, спустился со стула и оглядывал пол, пока ее не нашел. Он ее еще раз отполировал и опять воткнул в Тадфилд.
Он как раз расписывался за Солдата Охотников на Ведьм Стола, который в год получал лишний трехпенсовик на сено, когда опять раздалось «дзинь».
Он снова нашел булавку, подозрительно на нее посмотрел и так сильно воткнул ее в карту, что штукатурка сзади сдвинулась. Потом он вернулся к книгам счетов.
Послышалось «дзинь».
На этот раз булавка была в нескольких футах от стены. Шедвелл ее поднял, осмотрел конец, воткнул в карту и стал за ней наблюдать.
Примерно через пять секунд она промчалась мимо его уха.
Он, пошарив по полу, подобрал ее, вернул на карту и стал ее там удерживать.
Она сдвинулась с места под его рукой. Он всем весом навалился на нее.
Из карты потянулась малюсенькая вьющаяся ниточка дыма. Шедвелл хмыкнул и сунул в рот обожженный палец, когда докрасна раскаленная булавка срикошетила от противоположной стены и разнесла окно. Она не хотела находиться в Тадфилде.
Десятью секундами позже Шедвелл рылся в денежном ящике АОнВ, в котором лежала горсть меди, банкнота в десять шиллингов, и маленькая фальшивая монета времен правления Джеймса I. Не считаясь с личной безопасностью, он порылся в своих карманах. В результате ловли денег найдено их было так мало, что даже если принять во внимание льготный пенсионный билет, их еле хватало, чтобы он смог выбраться из дома, а уж о Тадфилде не стоило и думать.
Единственные знакомые ему люди, у которых могли оказаться деньги, были Мадам Трейси и мистер Раджит. Что касается Раджитов, вопрос неуплаты за семь недель, скорее всего, поднимется в любом разговоре про деньги, который он начнет в настоящий момент, а вот что касается Мадам Трейси – она, наверное, с удовольствием даст ему горстку старых десяток…
– Если я с накрашенной Бесстыдницы Греховные Деньги возьму, неправедно сие будет, – пробормотал он.
Кажется никого больше не оставалось.
Кроме одного.
Южного неженки.
Каждый из них бывал здесь всего раз, проводя в комнате настолько мало времени, насколько было возможно, а Азирафаил еще и пытался не прикасаться ни к каким плоским поверхностям. Другой, красивая южная сволочь в темных очках, был из тех, кого, как подозревал Шедвелл, не следовало раздражать. В простом мире Шедвелла, любой носящий темные очки вне пляжа, был, вероятным преступником. Он подозревал, что Кроули был из мафии, или из подполья, хотя он очень бы поразился, если бы узнал, насколько был близок к истине. Но тот, мягкий, в куртке из верблюжей шерсти – он совсем другое дело. Шедвелл рискнул и проследил его до базы, и даже мог вспомнить дорогу. Он думал, что Азирафаил – русский шпион. Можно у него деньги попросить. Немного пригрозить…
Это было жутко рискованно.
Шедвелл собрался. Прямо сейчас юный Ньют мог переживать невообразимые мучения в руках дщерей ночи, а послал его он, Шедвелл.
– Не можно оставлять там людей наших, – бросил он, надел свое тонкое пальто и бесформенную шляпу и вышел на улицу.
Погода, похоже, слегка разгулялась.
Азирафаил мучился сомнениями. Он уже двенадцать часов так мучился. Его нервы, сказал бы он, совершенно расшалились. Он ходил по магазину, поднимая куски бумаги, опять их бросая и возясь с ручками.
Должен сказать Кроули.
Нет. Кроули он сказать хотел. Но должен ли он сказать Небесам.
Он же, все-таки, был ангелом. Должен был поступать правильно. Это было заложено в саму его природу. Видишь проделку, расстраиваешь. Кроули достаточно точно на это указал. Надо было с самого начала Небесам сказать.
Но он его тысячи лет знал. Нормальные отношения были. Понимали друг друга. Иногда он подозревал, что у них гораздо больше общего друг с другом, чем у каждого со своими начальниками. К примеру, мир оба любили, а не смотрели на него просто как на доску, на которой
