Он носил темный шлем, полностью скрывающий лицо. И , как заметил Большой Тед, шлем был сделан из очень странного пластика. Типа, ты в него глядишь, а все, что видишь – отражение своего лица.
ОТКРОВЕНИЯ, – проговорил он. – ГЛАВА ШЕСТЬ.
– Стихи со второго по восьмой, – добавил информации мальчик в белом.
Большой Тед зло уставился на четверку. Его нижняя челюсть начала выдаваться вперед, а маленькая голубая вена на лбу – пульсировать.
– И че ж это значит? – вопросил он требовательно.
Кто-то дернул его за рукав. Это был Барано. Под грязью он стал необычного серого оттенка.
– Значит, – пояснил он, – у нас проблемы.
А потом высокий незнакомец поднял руку в бледной мотоциклетной перчатке и приподнял забрало своего шлема; Большой Тед, впервые за свое существование, подумал, как бы было славно, если бы он прожил жизнь правильнее.
– Иисусе Христе! – простонал он.
– Я думаю, Он через минуту подъедет, – проговорил Барано потрясенно. – Думаю, ищет, где бы мотоцикл припарковать. Давай пойдем и, и вступим в клуб, развлекаться там будем, или чего еще.
Но неуязвимое невежество Большого Теда было его щитом и доспехами. Он не сдвинулся с места.
– Ух ты, – выдохнул он. – «Адские Ангелы».
Война ему лениво отсалютовала.
– Да, это мы, Большой Тед, – кивнула она. – Самые настоящие.
Глад кивнул.
– Старая Фирма, – сказал он.
Загрязнение снял свой шлем и встряхнул своими длинными белыми волосами, чтоб висели свободно. Он занял свое место, когда Мор, бормоча о пенициллине, ушел в 1936-ом. Если б старичок знал, какие в будущем возможности появятся…
– Другие обещают, – бросил он, – мы доставляем.
Большой Тед посмотрел на четвертого Всадника.
– Эй, вас я уже видел, – заметил он. – Вы были на обложке альбома «Голубого Улиточного Культа». И кольцо у меня есть с вашим… вашим… вашей головой на нем.
– Я ВСЮДУ БЫВАЮ.
– Ух.
Лицо Большого Теда было искривлено – думать ему было трудно.
– И что ж у вас за мотоцикл? – спросил он.
Гроза бушевала вокруг карьера. Веревка со старой машинной шиной на ней танцевала на ветру. Лист железа, напоминание о попытке построить на дереве дом, пытался сорваться со своих несерьезных креплений и улететь прочь.
Они столпились вместе, глядя на Адама. Он казался как будто больше ростом. Пес сидел и рычал. Он думал о всех запахах, которые он потеряет. В Аду не было никаких запахов, кроме запаха серы. А некоторые из них были… были… ну, точно было то, что у сук в Аду не было.
Адам взволнованно шагал по карьеру, возбужденно размахивая руками.
– Не будет конца нашему удовольствию, – говорил он. – Будут исследования и много всего другого. Думаю, я скоро заставлю старые леса опять расти.
– Но, но кто, кто будет все готовить, мыть и заниматься всеми подобными штуками? – спросил Брайан дрожащим голосом.
– Никто никаких таких вещей не должен будет делать, – ответил Адам. – Сможете есть любую пищу, какую захотите, горы чипсов, колец жареного лука, все, что захотите. И никогда не надо будет надевать новую одежду или мыться, если не хотите этого. Или делать чего-нибудь такое, чего не хотите – никогда больше такого не будет. Вот как будет!
Луна встала над холмами Кукамунди. Сегодня вечером было очень светло.
Джонни Две Кости сидел в красной дыре пустыни. Это было священное место, где два камня-предка, создавшиеся во Время Сна, лежали с самого начала времен. Поход Джонни Двух Костей подходил к концу. Его щеки и грудь были вымазаны красной охрой, повторяя карту холмов, и он пел старую мелодичную песню и рисовал своим копьем картинки на песке.
Он два дня не ел; он не спал. Он приближался к состоянию транса, что сделает его единым с Кустом и даст возможность общения с его предками.
Уже почти вошел…
Почти…
Он моргнул. Удивленно огляделся вокруг.
– Прости, дорогой мальчик, – сказал он сам себе вслух, четко произнося звуки. – Можешь ли сказать, где я?
– Кто это сказал? – спросил Джонни Две Кости.
Его рот открылся.
– Я.
Джонни задумчиво почесался.
– Я так понимаю, ты один из моих предков, да?
– О. Несомненно, дорогой мальчик. Совершенно несомненно. Можно так сказать. Теперь вернемся к моему вопросу. Где я?
– Просто если вы один их моих предков, – продолжил Джонни Две Кости, – почему говорите как пуфтер[62]?
– Эй? Эй? – взывал Джонни Две Кости.
Он сидел в песке, ждал, ждал, но он не отвечал.
Азирафаил двинулся дальше.
Ситрон Де-Шево был tonton macoute, путешествующий houngan[63]: за одним из его плеч висела сумка, в который были магические растения, медицинские растения, кусочки дикого кота, черные свечи, порошок, извлекаемый только из кожи определенной сушеной рыбы, мертвая многоножка, полбутылки «Chivas Regal», десять «Ротманов» и книжка «Что Где в Гаити».
Он поднял нож и привычным движением отрубил голову черному петуху. Кровь омыла всю его правую руку.
– Loas войди в меня, – продекламировал он. – Gros Bon Ange, приди ко мне.
– Где я? – проговорил он.
– Это мой Gros Bon Ange? – спросил он себя.
– Думаю, это довольно личный вопрос, – ответил он. – В смысле, по природе этих вещей. Но стараюсь. Изо всех сил.
Одна из рук Ситрона потянулась к петуху.
– Довольно антисанитарно здесь готовить, тебе не кажется? Здесь, в лесу. Жарим, да? Что это за место?
