– Пустой человек, пристает и пристает.
Теперь она старалась обернуть это происшествие в свою пользу, восстановить Сережу против Малахова и, следовательно, против тех разговоров, которые могут до него дойти.
– Говорит: «Со штурманами гуляешь…» Видал его? Раз с тобой гуляю, значит, и с ним должна. Сволочь!
– Ерунда это, – сказал Сутырин.
– Да ведь обидно! Каждый хочет в душу наплевать. Видят, что мне хорошо с тобой, вот и злобятся.
– А ты не обращай внимания, – нахмурился Сутырин, чувствуя себя виновником ее неприятностей.
– Обидно. – Она отвернулась в сторону. – Языки-то злые… Ну уж бабам простительно, а то мужики… Тот же Ермаков Николай. Жену твою, вишь, жалеет. Что ж, не я вас развела. А каждый тычет, тычет.
Сутырин поморщился.
– Он тебе что говорил?
– Да уж какой день злобится.
По тому, как он поморщился, Дуся поняла: цель достигнута. Пусть сунется теперь Николай, не так-то быстро ему Сергей поверит.
Она улыбнулась.
– Да черт с ними со всеми, пусть болтают.
Сутырин обрадовался ее улыбке. Чувствуя себя виноватым перед Дусей, он был благодарен ей: она сама прекратила неприятный разговор. Он любил Дусю за то, что она просто и прямо смотрела на вещи. Спокойная, твердая натура.
Воровато оглянувшись, она потянулась к нему.
– Сереженька, придешь сегодня?
– Не знаю… Как с погрузкой будет.
– Ну приди, хоть на часок… Рубашку я тебе выгладила, заберешь носки…
Он улыбнулся, смягчаясь незатейливой хитростью, к которой она всегда прибегала, чтобы встретиться с ним.
– К тебе прийти не смогу, – сказал Сутырин, – ночью будем сниматься, а ты ко мне вечером приезжай. В десять вахту закончу, ты и приезжай.
Дуся ушла от Сутырина поздно ночью. Он дремал, пока она одевалась. Прикосновение ее одежды и холодных губ заставило его открыть глаза. Тонкие полоски лунного света, едва пробиваясь сквозь узкие жалюзи иллюминатора, освещали склонившееся над ним усталое Дусино лицо.
Она не позволила проводить себя. Сутырин понимал – не хотела, чтобы на теплоходе видели их вместе. Но с теплохода трудно уйти незамеченной. И к мысли о том, что люди увидят ее и будут говорить об этом, он отнесся равнодушно. Пусть знают, пусть говорят. Сознание того, что ему нет надобности что то скрывать, принесло Сутырину радостное чувство облегчения.
Глава шестнадцатая
Все произошло из-за баржи с асфальтом. От жары асфальт расплавился – его своевременно не посыпали песком, пришлось разбивать ломами. Катя позвонила начальнику железнодорожной станции Кушнерову.
– Ефим Семенович, с асфальтом задерживаемся. Платформы можете подослать часам к двум.
– Ладно, – ответил Кушнеров своим картавым баском и повесил трубку.
В два часа встала на причал «Эстония» с мукой. Но станция не прислала ни вагонов для выгрузки муки, ни платформы для выгрузки асфальта. Катя опять позвонила Кушнерову.
– Ну вот, – проворчал Кушнеров, – то отказываетесь, то опять давай.
Катя поняла, что попалась, и попалась по собственной глупости.
– Разбили мне дневной график, – желчно продолжал Кушнеров, – теперь уж маневровые паровозы в разгоне. Завтра что-нибудь устроим.
И повесил трубку.
В прошлом году Катя спокойно приняла бы платформы, они простояли бы вдвое дольше, но зато Кушнеров не мог бы утверждать, что она отказалась от подвижного состава. А сегодня ее обмануло благополучие первых недель навигации – вагоны на ее участок подавались бесперебойно, и она решила, что всегда так будет. А Кушнеров только ждал формального повода, чтобы освободить себя от обязанности бесперебойно снабжать вагонами ее участок: вагоны нужны всем, а их не хватает. Ее прекрасные побуждения обернулись против нее самой.
– Да уж знаю, – сказал Елисеев, когда Катя доложила ему о происшествии, – придется ждать до завтра.
Катя понимала, что если она сейчас не даст боя, то срывы в подаче вагонов будут повторяться.
– Я составляю акт на железную дорогу и подаю рапорт, – сказала она, – вагоны должны дать сегодня.
– Кушнерову твои акты и рапорты как мертвому банки, – возразил Елисеев, – от платформ-то сама отказалась. Так что терпи. И рапорт твой я никуда не пошлю – потому у Кушнерова в руках козырь, а битым быть я не желаю.
Тогда она решилась на крайнюю меру.
– Это дело ваше. А муку я выгружаю на склад.
– Ты что?! – закричал Елисеев. – Знаешь, во сколько это обойдется?!
– Дорого. Но дешевле, чем простой теплохода.
– Да ты понимаешь, что будет, если в пароходстве узнают?
– Ничего, – ответила Катя, – только расшевелятся.
К концу дня на участке появились начальник железной дороги Косолапов и начальник станции Кушнеров. А через несколько минут и Леднев в сопровождении Елисеева.
Губы Леднева тронула официально-приветливая и, как показалось Кате, чуть насмешливая улыбка. Но в его глазах она уловила испытующее и вопросительное выражение, точно он хотел узнать ее состояние, ее настроение, ее отношение к нему.
Катя ответила спокойным кивком. Ее бесстрастное лицо выражало лишь сдержанную вежливость, какую полагалось выказывать высшим начальникам, тем более приехавшим для разбора щекотливого дела.
Начальнику железной дороги Косолапову, такому же высокому, как и он сам, и приблизительно одного с ним возраста, Леднев пожал руку с подчеркнутой сердечностью. Косолапов ответил тем же. Они держались как высшие судьи, призванные лояльно и доброжелательно разобрать то, что натворили их подчиненные, не умеющие жить в ладу, как живут в ладу вот они, Косолапов и Леднев.
Они не спорили, не пререкались, наоборот, соглашались друг с другом. Но это было лишь оболочкой: их интересы были диаметрально противоположны.
Леднев слушал Елисеева с неприязненным и критическим выражением лица, перебивал, старался сбить разными коварными вопросами – это была оболочка. Но когда Елисеев кончал свои объяснения, Леднев оборачивался к Косолапову и разводил руками: «Ничего не поделаешь. Я бы рад установить вину своих подчиненных и наказать их, но против фактов не попрешь». И это было уже сутью его поведения.
Точно то же самое делал и Косолапов, когда объяснения давал Кушнеров – маленький, толстенький брюнет в очках, с желчным выражением человека, который знает, что его все равно будут ругать: такова уж традиция – все сваливать на железнодорожников.
Хмуря седые лохматые брови, Елисеев вытащил из планшетки ведомость:
– Вот извольте полюбоваться, товарищ Косолапов, сколько раз ваша станция срывала нам подачу вагонов.
Косолапов просмотрел ведомость и предупредительно протянул ее Ледневу. Потом обернулся к Кушнерову: «Вот как вы работаете, товарищ Кушнеров!» – хотя отлично знал, что Кушнеров не виноват; ему управление дороги, то есть он же сам, Косолапов, недодает вагонов.
Тогда Кушнеров, в свою очередь, вытащил из записной книжки листок, в котором были записаны все
