— Я так понял, техника понадобится.
— Вот это да. Заинтриговал ты меня, Виктор Антонович.
Михеев подумал, ткнул сигарету в пепельницу.
— Скажи ему, что мы едем.
— Игорь Дмитриевич, через полчаса мы с шефом у тебя.
В квартире Ельцова их встретил божественный запах жарящегося мяса.
— Дух-то какой, — Михеев крепко пожал руку хозяину, — Виктор Антонович, повезло нам, а я думал, без обеда останусь.
— Проходите, — улыбнулся хозяин, — я на одну секунду на кухню.
Гости с любопытством осматривали квартиру. Все просто, но элегантно и со вкусом.
— По квартире человека можно определить, как он жизнь прожил, — сказал Михеев.
— Ну и как? — поинтересовался Баринов.
— Честно.
Вошел Ельцов.
— Рассаживайтесь, где удобно. С чего начнем, с обеда или…
— Или, Игорь Дмитриевич.
— Отлично. — Ельцов подошел к магнитофону и нажал кнопку.
Срывающийся, жалкий голос Витьки Кретова заполнил комнату.
Михеев и Баринов слушали внимательно. Когда пленка кончилась, генерал сказал разочарованно:
— Конечно, спасибо, но мы это уже знаем.
— Первая часть для затравки. Главное вот.
Ельцов сменил кассету.
— Это показания известного вора Лени Сретенского, сменившего масть и ставшего Леонидом Ястребовым, по кличке «Ястреб». Слушайте, а я на кухню пойду.
Когда Ястреб дошел до Зельдина, денег, которые Шорин возил Рытову, Михеев вскочил:
— Вот оно! Вот оно!
Необычайное возбуждение овладело им. Теневики — Шорин — Рытов, линия, которая при умелой разработке даст потрясающие возможности для реализации.
— Виктор Антонович, — засмеялся Михеев, — теперь есть с чем идти к шефу.
Они так разволновались, что не заметили вошедшего Ельцова.
— Мужики, все стынет. Пошли.
Уселись на кухне. Ельцов достал из морозилки покрытую инеем бутылку.
— Наливай, — махнул рукой Михеев.
Выпили, закусили селедкой.
— Игорь Дмитриевич, вы нам отдадите кассеты?
— Конечно, Борис Николаевич, мне они ни к чему.
— Теперь слушайте меня очень внимательно. Вторую кассету вы не видели и не слышали никогда, а если переписали, то и копию отдайте нам, — твердо сказал генерал.
— Борис Николаевич, — Ельцов разлил водку, — слава богу, разные документы видел, а об этой кассете ничего не знаю.
— Надо срочно брать этого Ястреба, — сказал Баринов.
— Поздно, — ответил Ельцов, — поздно, коллега. Он три дня, как похоронен.
— Насильственная? — усмехнулся Михеев.
— Нет, вульгарный инфаркт.
— Болел?
— Наверно, — равнодушно ответил Ельцов.
— Я не буду спрашивать, как вам удалось получить эти откровения, — разрезая кусок свинины, сказал Михеев, — это не мое дело. Главное, что вы их получили и дали нам твердую версию для будущей разработки. Не знаю, как и благодарить вас, Игорь Дмитриевич.
— Не надо благодарить меня. Помогите Юрке.
Михеев поставил на стол кружку с квасом, ответил резко:
— Помогу.
— Вы знаете как? — поинтересовался Баринов.
— Знаю. Где у вас телефон?
— В Юркиной комнате.
Генерал вышел.
До сидящих на кухне доносились обрывки разговора, но они поняли, что говорит он с редактором «Литературной газеты». Через некоторое время появился улыбающийся Михеев.
— Игорь Дмитриевич, у вас должны были сохраниться документы, которые Юрий использовал, работая над статьей.
Ельцов помолчал, прищурился хитро.
— Найду.
— Отдайте мне, я передам их журналисту, который будет писать статью в защиту вашего племянника.
— В «Литературке»?
— Именно.
— Но они палец о палец не ударили в его защиту. Юрка перед арестом работал у них.
— Игорь Дмитриевич, не будем вспоминать старое, — вздохнул Михеев.
— Будем, Борис Николаевич, чтобы точно знать, что ожидает нас в недалеком будущем. Юрка у меня один, я его воспитал, и какая-то сволочь Шорин за несколько дней лишил его доброго имени, профессии, квартиры.
— Жены, — вмешался Баринов.
— За это, Виктор, я ему готов любой стол в «Арагви» накрыть. Лена оказалась плохим человеком, мерзким даже. Она оставила Юру без квартиры, машины, даже шмотки его заграничные распродала. А документы я дам. Кстати, кто писать будет?
— Главный сказал, что поручит это Андрею Вайнбургу.
— Вот это да! Такому журналисту поверят.
— Короче, — Михеев встал, посмотрел на часы, — после публикации мы свяжемся с Верховным судом относительно реабилитации журналиста Ельцова.
Игорь Дмитриевич проводил гостей и пошел мыть посуду. Он не любил, когда на кухне был беспорядок. Он щеточкой с мылом тер тарелки и думал, что друзья-чекисты, выйдя за порог, вполне могут забыть о своих обещаниях. Он не осуждал их. Сам поварился в этом котле, большую часть жизни потратив на доказательства вины других людей. Правда, его клиентура в основном была полной мразью, и он ни минуты не жалел о тех, кого подстрелил при задержании или отправил надолго валить древесину, но жить в шкуре охотничьей собаки, отлученной от дела, — состояние неприятное.
Пока Юрке он ничего говорить не будет, пусть появится статья в газете. Ну что ж, он сделал все, что мог. Надо продумывать новые ходы на случай, если вариант «чекисты» окажется пустышкой.
Месяц назад он говорил Юрке о неистребимом механизме зла, который, к сожалению, управляет всей их жизнью. Бог даст, Юрку реабилитируют, даже помогут пристроиться в какую-нибудь газету, но он все равно будет числиться человеком неблагонадежным. Такова партийная мудрость. Много горького достанется на долю его племянника. Потому что зло непобедимо. А жизнь в стране, быстрыми темпами строящей коммунизм, совсем не похожа на сказку «Конек-горбунок».
Никогда Юрке не отмыться ни в котле с горячим молоком, ни в кипятке, ни в ключевой воде. Слишком хорошая память у партийных начальников. Слишком уж явно они делят людей на своих и чужих. А семья Ельцовых всегда была чужой для власть имущих, потому что кланяться не умела.
Юрий Ельцов писал ночью. День был заполнен до предела, он готовил своих пацанов к открытому первенству московских клубов. Однажды к нему на тренировку пришел Хамид и долго смотрел, как Ельцов
