— Алексей Петрович, если у вас есть время, загляните ко мне.
Через несколько минут в кабинет вошел полковник Корнеев из соседнего Управления. Он поздоровался с Казариновым и сел. Казаринов сразу отметил, что Корнеев не поздоровался с генералом, значит, уже был у него.
— Евгений Николаевич, сейчас Алексей Петрович нам кое-что объяснит.
— Нам стало известно об утечке строго секретных данных. За последние пять лет.
— Это угрожало обороне? — спросил Некрасов.
— Да.
— Вам о чем-нибудь говорит фамилия Лунев?
— Конечно. Ветеран войны. Выполнял задание НКВД в глубоком тылу врага. Интересный ученый. Только вот последнее время он как-то отошел от научной деятельности.
— В чем это выражается?
— Исчезли его статьи, не вышла книга, объявленная пять лет назад издательством «Наука». Более того, он прекратил работу над темой, когда рукопись была уже почти готова. Было это приблизительно в семьдесят девятом — восьмидесятом году.
— Евгений Николаевич, — Некрасов повернулся к Казаринову, — начни отсчет именно с этого времени. Этот период наверняка даст ответ на многие вопросы.
— Простите, Александр Дмитриевич, — удивился Корнеев, — вы подозреваете Лунева?
— Да, Алексей Петрович, да.
— Но у него безукоризненная биография, никаких подозрительных связей…
— И тем не менее… спасибо за помощь вам. Остальные вопросы решите с Казариновым. Вы свободны, товарищи.
В кабинете Казаринова Корнеев распустил узел галстука, расстегнул воротничок.
— Слушай, Евгений Николаевич, — полковник удобнее устроился у стола, — поведай-ка мне, что у тебя есть.
— Алексей Петрович, пока только наметки, но есть предположение, что Лунев в 1943 году был завербован в Гродно резидентом «Зондерштаба-Р», капитаном Рискевичем, выдал оперативную группу из центра. Боясь разоблачения, убил писателя Игоря Бурмина и бывшего полицая Сичкаря.
— Ого, — Корнеев присвистнул, — у вас есть предположение о его связях со спецслужбами Запада?
— Только наметки.
— В чем это выражается?
— Бурмин и Сичкарь убиты из пистолета «Намбу» последней марки.
— Это ни о чем не говорит. Лунев часто ездит за границу… Теперь давайте пофантазируем, что он приобрел там пистолет. Просто так, для себя. Есть же такие любители.
— Вы думаете, Алексей Петрович, Лунев сделал все это, боясь разоблачения?
— Я не стал бы строить все эти предположения, если бы не утечка информации.
— Видимо, придется поработать вместе.
— Хорошо, — Корнеев встал, — наша служба окажет вам любую помощь.
Корнеев ушел, а Казаринов достал стандартную папку с надписью «Дело» на обложке, вписал фамилию Лунев Б. Д. и номера статей 64, 102 УК РСФСР.
Лунев проснулся ночью от странного ощущения, будто в комнате кто-то есть. Он открыл глаза и начал всматриваться в темноту. В открытое окно глядела звезда. Она пристроилась ровно в углу оконной рамы, нестерпимо яркая и далекая. И ему стало как-то не по себе от ее почти белого холодного света.
Лунев встал, не зажигая огня, нащупал сигареты и вышел на маленькую террасу. Опустился в кресло-качалку, которое когда-то привез из Будапешта.
Что же случилось? С чего он вдруг так разволновался? Всего неделя осталась. Потом поездка в Софию и… Лунев затянулся сигаретой зло и глубоко. Разве хотел он этого? Ну, Сичкарь — сволочь, черт с ним. Он-то помнит, как этот полицай, спекулянт вонючий лез к Граджине. Помнит. А вот Бурмин… Ну что не сиделось человеку? Писал бы да фильмы делал. Так нет, полез в документы, начал в архивах копаться. Вот и пришлось его убрать. Он убил его, нет, не он, а второй человек, родившийся в нем в сорок третьем году. Убил потому, что не было выхода.
Лунев понял, что убьет писателя, когда встретил Бурмина у станции техобслуживания.
Бурмин посмотрел на него настороженно и холодно, не подал руки, говорил отрывисто и сухо. И Борис Дмитриевич понял, что эта поездка в Гродно что-то подсказала Бурмину. Понял, и на душе у него стало скверно и муторно.
Два месяца назад на своем дачном участке он нашел сверток, в котором лежал пистолет, глушитель и патроны. Он сам просил их сюда доставить.
Опасность почувствовал интуитивно, как только этот болван Брозуль привез к нему Бурмина.
В тот первый день все было прекрасно. Подвиги вспоминали, коньяк пили, чокались. Говорили красивые слова, хотя он никогда не любил распространяться о своем партизанском прошлом.
Еще давно, в институте, его попросили выступить на вечере в День Победы. Он посмотрел в глаза профоргу и сказал:
— Неужели ты не понимаешь, что я не имею на это права?
С тех пор вся его жизнь была подернута неким флером таинственности.
Он никогда не носил ни колодок, ни наград. Не хотел привлекать к себе внимание. Зная, как строго проверяют тех, кто идет на загранработу, он всячески отказывался от нее. Хотя понимал, что раскопать его прошлое будет нелегко.
Да, собственно, что случилось-то в этом прошлом? Один раз всего испугался. А кто не испугался бы, когда к тебе прямо в комнату смерть приходит?!
Тот день он помнит всю жизнь. Красавчика этого Рискевича. Многое забыл, а голову его помнит. Густо набриолиненные волосы с белой дорожкой пробора.
Испугался он тогда, но все же за пистолетом полез. Вспоминая тот вечер, вернее, ночь, Лунев по сей день не может вспомнить: зачем ему пистолет понадобился? Что он хотел с ним делать? В кого стрелять? В себя или в Рискевича?
Потом, когда Рискевич ушел, он опомнился и понял, что сделал в своей жизни один верный поступок. Не выдал Брозуля. Сейчас иногда, когда видит его, основательного, неторопливого, глухая ненависть горло сжимает.
Смотрит на него и думает: «Если бы не я, сгнил бы ты в гестаповском подвале».
Когда его, подстреленного, немцы к лесу отвезли, он опять в город пробрался, пришел к Брозулю. Вместе в отряд ушли.
Нет. Не виноват он был, что эти погибли. Он же один раз оступился. Всего один раз. А до этого делал все как нужно и после этого тоже.
Раненого командира партизанского соединения Холмова на себе тащил, из боя его вытащил. Почему же жизнь такая несправедливая? Он и работал хорошо. Орден получил. Все делал на благо Отечеству. Сам вину свою искупил. Сам.
Зачем же они его нашли? Почему несправедливо так? Сколько людей погибло, а Рискевич этот жив.
Он его сразу узнал, когда тот вошел в его номер в Вене. А какой счастливый день был, всего пять лет назад. Но, кажется, что целое тысячелетие прошло.
Лунев опять закурил, затягивался глубоко и жадно, как тридцатого июня сорок первого, когда они, стрелки-спортсмены, приехавшие на соревнования в Гродно, вместе с красноармейцами отбивали атаку немцев. Лучше бы убили его тогда. Лучше бы убили.
Пять лет назад он приехал на конгресс в Вену. Все складывалось как нельзя лучше. Его, переводчицу и еще двоих поселили отдельно от всей делегации в роскошном отеле на Оперкринг.
Марина, прелестная синеглазая переводчица, сказала, что им немыслимо повезло, такое случается только раз в жизни. Действительно, отель был хорош. Такие он раньше только в кино видел. Маленький, уютный, в котором старина сочеталась с современным комфортом.
