некоторые в надежде на будущую добычу проигрывали все жалованье за четверть. Приезжали послы от лотарингского князя. Послов уверили, что король давно бы взял город, но не велит идти на приступ, щадя кровь жителей. Послы делали вид, что верят панам, восхищались доблестью польского войска.
В королевские таборы из Москвы наехали дворяне, били королю челом, — пожаловать кого поместьем, кого денежным жалованьем. Поместьями и мужиками король жаловал охотно, денег же никому из челобитчиков не дали, королевская казна была пуста. Приехал с письмом от Салтыкова сын князя Ондрея Звенигородского Федор, плакался: «От расстриги и Васьки Шуйского был наш род в закостенении. Наияснейший великий государь Жигимонт, смилуйся, пожалей подданного холопа твоего, пожалуй поместье в вотчину».
Паны посылали приезжавших из Москвы дворян под стены сговаривать смолян. Раз как-то подъехал дворянин Степан Валуев. Был полуденный час. На стенах стояли только редкие караульщики. На зычный голос Валуева сбежались стенные мужики. Дворянин сидел на коне, заломив назад колпак, корил мужиков:
— На кого вы держите город и за кого кровь свою проливаете? Учините по тому, как в Москве учинили. Увидели бояре и служилые люди, что нет спасения, взяли царя Василия из монастыря да из рук в руки пану гетману отдали. Вяжите воеводу Михалку да ведите к королю. Осилить вам одного Михалку легче, чем нам было с Васькой Шуйским управиться. А король вас за то пожалует многими милостями.
Стенные мужики забросали дворянина камнями. Из-под стен Валуев едва унес ноги.
Осенью пошел второй год осады. В начале октября прибыло в польский стан московское посольство: митрополит Филарет, бывший до того в Тушине патриархом, князь Василий Васильевич Голицын, окольничий Данило Мизецкий, от дворян — Сукин, два дьяка с девятью подьячими, дворяне, торговые люди и дети боярские, всего до трехсот человек.
Переговоры с послами вел Лев Сапега и паны-сенаторы. Паны требовали, чтобы послы велели Шеину сдать город и всей Смоленской земле целовать крест королю Сигизмунду.
— То нужно для чести его величества, — уверял, щуря на послов кошачьи глаза, Лев Сапега, — а потом, когда сядет по вашему желанию на московский престол королевич Владислав, его величество тотчас же возвратит Смоленщину своему сыну.
Послы переглядывались, утюжили пышные бороды, говорили:
— Того не можно, паны радные. Не можно, пока не отпустит король на царство королевича Владислава.
Так и разошлись, ни до чего не договорившись.
Вскоре приехал под Смоленск из Москвы и гетман Жолкевский. Вслед за гетманом, под конвоем роты гусар, везли недавнего царя Василия Шуйского. Вид пленного царя не рассеял недовольство Сигизмунда. На приеме, в присутствии панов, сенаторов и рыцарства, король упрекал Жолкевского в своевольстве. Гетману не следовало заключать договора с московскими боярами, не спросив на то разрешения короля. Сигизмунд соглашался теперь с Яном Потоцким, советовавшим не отпускать Владислава в Москву на царство, но присоединить Русь к польскому государству. Приходилось нарушать договор, заключенный Жолкевским с боярами от королевского имени.
Гетман потрясал золоченой булавой, до хрипоты спорил с панами-сенаторами: присоединить Московское государство к Польше следует, отпустив в Москву на царство Владислава. Настаивать, чтобы русские целовали крест самому королю, казалось гетману слишком грубым средством.
— Все имеет свое начало и возрастание, — говорил Жолкевский, поблескивая на панов суровыми глазами видавшего виды воина. — Из ребенка делается взрослый человек, из прутика вырастает дерево. Сто шестьдесят лет прокатилось от Ягелло до той поры, когда великое княжество Литовское слилось с Польшей. Так будет со временем и с Московским государством.
Паны шумели, вскакивали, стуча ногами, перебивали гетмана:
— Королю некогда ждать!
— Надо скорее получить выгоды, которые все заслужили в этой войне!
Жолкевский стоял, опустив книзу гетманскую булаву. Знал, что настроил против него короля и панов старый враг Ян Потоцкий. Подождал, пока паны утихомирятся.
— Московские бояре просят на царство королевича Владислава. Этим надо пока довольствоваться. Если король пожелает ускорить события, придется втянуться в продолжительную войну и долгое время держать войска и платить им. Если же солдаты не получат своевременно жалованье, они начнут бунтовать и могут обратиться против отечества, чтобы силой добыть себе то жалованье, которое, если в Москве сядет королевич Владислав, они должны будут получить из московской казны.
Доводы гетмана немного остудили горячие головы. В самом деле, вряд ли разумно втягиваться в войну, когда королевская казна опустошена недавними междоусобиями.
Несколько раз сходились московские послы с панами. Переговоры кончались ничем. Паны, а больше всех Лев Сапега, требовали, чтобы послы уговорили Шеина пустить в город жолнеров.
— Рассудите сами, — ласково увещевал канцлер, — если его величество король возвратится в Литву и наши люди будут под Москвой и Калугой воевать с вором и обманщиком тушинским цариком, Смоленск у них будет позади. Как же войскам его величества проходить мимо Смоленска, если в городе не будет наших людей?
Послы, сговорившись между собою, стояли на своем твердо: «Литовским ратным людям в Смоленске не быть».
В декабре из Москвы на имя послов пришла от боярской думы грамота. Бояре приказывали послам во всем исполнять королевскую волю. Скоро послов в который уже раз позвали к панам на совещание. Опять увидели Сапегу. Голос у канцлера был теперь не тот бархатный. Не говорил, фыркал по-кошачьи:
— Бояре приказывают вам повиноваться королевской воле. Немедленно выберите достойнейших, которые поедут под стены уговорить Шеина целовать крест его величеству.
Сапеге и панам отвечал Голицын. Пряча в усах лукавую усмешку, поднялся, вздохнул, развел руками:
— Вы сами, паны мудрые, рассудите, как боярин Шеин и все смоляне нас послушают, если грамоты боярской не хотят слушать?
Так и препирались весь день без всякого толка и разошлись ни с чем.
В конце января из Москвы приехал Иван Салтыков. Бояре подтверждали первую грамоту, приказывали Шеину сдать Смоленск, а послам во всем исполнять королевскую волю.
В бесконечных переговорах с послами проходили дни. Шеин дважды съезжался с панами против Молоховских ворот. Паны передали Шеину написанные Сапегою артикулы. Пока шли переговоры, получили известие о подходе к Москве земского ополчения Ляпунова. Скоро узнали и о том, что поляки Гонсевского выжгли Москву. Переговоры с послами прекратились. Королю стало ясно, что Смоленск можно добыть только саблями. Избы, где жили послы, окружили ротой жолнеров. К берегу подогнали барку. К послам пришли ротмистры Тышкевич и Кохановский, объявили королевскую волю — послов везти в Вильну. Стали сажать на барку. Места на судне было мало. Когда полезли прислуживавшие послам холопы, судно осело совсем. Тышкевич велел слугам выйти на берег, мигнул караульным жолнерам. Те, словно этого и ждали, с лязгом выметнули палаши. Ротмистр, уперши в бок красные кулаки, смотрел, как жолнеры рубили метавшихся по берегу русских холопов. Двоих, кинувшихся в ледяную воду, пристрелили из мушкетов.
18
От холода и сырости стенные мужики и стрельцы по ночам спасались в башнях. В нижних этажах на земле разводили костры. Велено было ходить обогреваться в башни по очереди. У костра и нашел Михайлу Лисицу вернувшийся из воеводской избы Добрыня Якушкин. Сказал:
— Воеводе Михайле Борисовичу мужик для тайного дела надобен, чтобы проворный был, умом острый и собою крепкий. Мыслю: краше мужика для такого дела, как ты, Михайло, не найти. Бреди немешкотно в съезжую к боярину-воеводе.
Михайло вышел из башни. Зашагал в гору. В небе ни звездочки, но от снега светло. Дул теплый
