бистро. Не в гастрономических, не в обрядных, не в бытовых особенностях дело: и люди-то разные, а уж народы!
Читая хронику «Нормандии», я потрудился составить один перечень для такого вот рода любопытных нам друг в друге различий — они французских летчиков удивляли, забавляли, заставляли цокать языком, другой же — для незнакомых им реалий, которые их — не преувеличу — потрясали. Тут есть разница, которую сами они тонко чувствовали. С некоторой долей условности первые можно назвать чертами нашего национального быта; вторые — чертами нашего советского общества.
Галантный французский пилот, подглядевший у русских привычку общения с женщинами, на субботнике по уборке снега с территории авиабазы слегка, в общем, невинно шлепнул по плечу незнакомку, стоявшую к нему спиной. Она повернулась. Пилот чуть не упал в обморок — жена генерала, начальника базы! Ни малейшего неудобства между ними не возникло, она, смеясь, запустила в него снежок. Все очень мило.
А он и через тридцать лет поражается: война, субботник, жена генерала с лопатой!
«Да у нас, — пишет он, — жена такого лица возьмет лопату в руки, только чтобы попозировать фотокорреспонденту из журнала!»
Французский механик познакомился с молодой советской летчицей; назначено рандеву; он приходит, она нет. У механиков даже питательный паек был на два номера ниже, чем у пилотов, они «чинят в амбаре», в то время как летчики «воюют в небе», — можете себе представить закомплексованность молодого человека? Спустя час он узнает: она только что погибла в бою. Навсегда расстроилось рандеву, а может, и любовь двух людей.
И все же тут не только потрясение чувств. Француженкам в отваге не откажешь, еще в начале прошлого века вся Европа восторгалась мадемуазель Бланшар, летавшей по воздуху на шаре и разбившейся на глазах у толпы. Но как смогло подняться буквально со школьных парт, только-только расплетя косички, целое поколение девчонок, летающих по воздуху не ради денег и рекламы, а под прицелом пулеметов?
В памяти французского механика советская девушка-летчица осталась навсегда — ее образ, ее символ…
Кто кладет цветы к мемориальному списку сорока двух пилотов «Нормандии — Неман» в Москве? Анатоль Коро, бывший переводчик полка, был уверен: специальная служба. Если так, это прекрасно. Он решил подкараулить момент возложения, выбрал утро, ждет. Довольно долго никого. И вдруг: идет! Средних лет мужчина. Положил свои цветы, поправил прежние, пошел назад. Коро подскочил знакомиться. Оказалось: инженер из Киева. Раз, два раза в месяц по делам службы бывает в Москве и обязательно приходит сюда с букетиком. Но почему, не унимался Коро, что вас связывает?
Киевлянин развел руками, не в силах это объяснить:
— Вы знаете, нравится мне «Нормандия». Поэтому и прихожу.
Так оказалось просто: «нравится»…
Но сильнее всего французские летчики были поражены, когда увидели в первый раз в своей дивизии самолет — подарок от завода… Потом уж привыкли: от театра… от колхоза… от русской православной церкви… Ко всему привыкаешь в людях, когда их поближе увидишь и поймешь! Так само собою у них однажды явилась мысль, как поступить с теми деньгами, которые лежали без употребления за их полной ненадобностью в отношениях с тылом.
10 декабря 1943 года
Эти деньги еще и добраться не успеют до счета № 14001 Госбанка, как полк «Нормандия» вдогонку им пошлет в Фонд обороны еще 7 тысяч своих премиальных рублей — сбито еще семь самолетов противника. К концу войны Советское правительство, однако, отклонит их очередное ходатайство о передаче своих премий в Фонд обороны, более того, прощаясь с летчиками, настоит на выплате им денег, которые они отказывались брать. Выплачены они были в долларах. Лишь потом, когда уже многие из них распростятся с военной службой, когда начнется новая война — «холодная», они в полной мере оценят, как это было прозорливо и заботливо сделано.
Полк и сегодня жив, он располагается под Реймсом, в краях шампанского. С молодыми французскими летчиками мы там чокнулись шампанским «Нормандия — Неман». Прием был по случаю визита советской эскадрильи в полк-побратим. Здесь с любовью и памятью собрана и представлена полная история «Нормандии».
В годы войны эти люди поняли, что сознание правого дела сплавляло волю миллионов советских людей в несокрушимый порыв нации. Из своих скудных рационов не по приказу свыше, а по движению бьющихся в ритм сердец умудрялись еще отложить на самолеты и танки, понимая, что они должны пройти перед плугом и отогнать тех, кто несет ярмо. Человек, конечно, не лошадиная сила, но если уж и это приходится на себя взять, если надо впрячься и тянуть, то и это он сделает, потому что у него есть с землей связь прочная и нервущаяся. Мир коллективизма не только не гасит человеческую индивидуальность, а помогает ей ярче раскрыться и крепче стоять.
Они не стали в России «большевиками», но подружились с нею и стали друзьями навсегда.
В октябре Пуйяд собрался сам в освобожденный уже Париж — чтобы самому сформировать дивизию. Двенадцать летчиков вместе с ним получили на правах ветеранов отпуск, упаковали чемоданы, раздарили механикам часы и устроили прощальный обед. Транспортный самолет за ними из Москвы уже прилетел, стоял, ждал. Пуйяд задержался по вызову командира дивизии. Но вот, наконец, и он. Сел. Говори, полковник, тост прощания! Встал. Не может начать, волнуется, проглотил комок…
— Завтра, камарады, начинается новое большое наступление на запад… Но каждый может решить сам… Я лично остаюсь, но я ведь командир…
Тихо. Как бывает на свете тихо!
Это же не сверхурочно поработать. Это сверхурочная встреча со смертью.
А в углу двенадцать чемоданов по десять килограммов.
Тихо. В Париже, конечно, уже каштаны жарят на улицах…
— Мой полковник, — сказал в этой тишине Роллан де ля Пуап, — если мы еще немного вот так просидим, то в наших бокалах тост за наступление совсем выдохнется…
«В бокалах!..» В русских граненых стаканах, черт возьми! Вы, де ля Пуап, еще не в кафе «Де ля Пэ» на Больших Бульварах и даже не в ресторане «Москва», а на фронте! Полковник всегда находил ответ, достойный удачной шутки, его надо было сверх всякой меры рассердить, чтобы он мог лишить пилота, например, права неделю играть в покер. «В бокалах!..»
Снова бои. Только за один из этих октябрьских дней полк сбил двадцать девять самолетов. Капитан де Панж, тоже распаковавший чемодан, продолжал свои хроники. Не вернулся Жак Казанёв… Погиб Жан Монсо… Они сложили головы в чужих полях, уже на западной стороне.
Сколько могил с маками! У них цвет крови, цвет советского знамени. Но, пролетая на бреющем полете там, где пали два новых товарища, капитан де Панж увидел на их холмиках знакомое трехцветье: василек, ромашка, мак.
Кто это сделал? Русские пехотинцы? Местные жители? Этого капитан не узнает.
