видеть…
Однако капитан С. встретил молодых французов призыва сорок третьего. Они отправлялись на фронт. Башмаки их были стоптаны и дырявы, одежда на плечах — с миру по нитке.
— У них, может, не было шика наших друзей американцев, зато на этих лицах было написано желание борьбы. Один из них, показав мне свои прохудившиеся башмаки и форму, сказал: «Ничего, мы повоюем и в том, что есть!» У этих парней были счастливые лица. Знаете, они вернули мне веру. Они сродни революционерам 1848 и 1871 годов, это благодаря им Франция обретет свое лицо!»
Не странно ли? Капитан С., прибыв на короткую побывку в Париж и обнаружив там, естественно, огромные изменения, тем не менее отчетливо ощутил, что самая большая перемена произошла с ним самим. Как мечтали «нормандцы» поскорее оказаться дома, сколько было про это говорено и думано! А только вернулись, как капитана стало что-то раздражать и даже безотчетно злить.
Уж не того ли сорта люди, что булочник из Пуатье, охотно демонстрировавшие шрамчики в анкетах, но тщательно прятавшие шрам на совести?
Двадцать вернувшихся летчиков — кто на побывку, кто насовсем — в Париже, понятно, были нарасхват. Друзья, гости, расспросы. «Ну, что там, в России, как вы там? Хлебнули небось? Нам и то бывало не до смеха, а уж вам-то, а?..» Поразительно, но объяснить, «что там, в России», они почти не могли. Им как бы не хватало слов, а если находились слова, то у собеседников глаза или округлялись («Да ну!»), или узко щурились, у кого-то даже темнели.
Пьер Пуйяд:
— Странное это было состояние… Нас как бы связывала какая-то тайна, приобщить к которой других мы были почти не в силах. В конце концов я сказал себе: дело, быть может, в том, что мы только что из пекла войны, а они уж тут полгода как ее пережили. Борьба, энтузиазм, триумф… уже позади. Потекла нелегкая будничная жизнь, в которой участники Сопротивления и коллаборационисты должны были так или иначе ужиться вместе… Словом, для нас война продолжалась, люди мы были военные, и все мы собрались назад. Новичков набралось достаточно, чтобы родилась наконец дивизия «Франция», как это было договорено де Голлем и Сталиным в Москве. Однако вдруг…
«ВДРУГ!» Пуля его не брала. Ни одному «мессеру» не удалось никогда зайти ему «в хвост». Среди зенитных вспышек полковник лавировал, как бы играя судьбой. А тут на парижском бульваре тяжеленный грузовик врезается в такси, на котором полковник спешит в театр «Комеди франсэз». Там ждет его «большая публика»: военные, журналисты, правительственные чиновники. Он как будто специально лишь для того и вырвался из беспамятства, чтобы попросить позвонить в театр, объяснить, что произошло.
Новички поехали в Россию без него и начали в Туле тренировки. Ветераны остались: они промышляли апельсины у известного сорта лиц и днями высиживали у полковника, дожидаясь, чтобы встал. Встал. Дали костыли — пошел! Отняли костыли — держится полковник! Однако уже апрель…
Кто же из них дал то интервью газете «Франс д’абор»? Живых ветеранов «Нормандии — Неман» сегодня 28 человек, многих из них я знал лично. Искали с ними вместе. Прошлись по списку тех, кто мог оказаться в ту пору в Париже, взяли списочный состав полка, присмотрелись к каждой фамилии, которая начинается на латинскую букву С.
Кастелэн Ноэль? Но он лейтенант. Неразлучная пара с Альбертом Литтольфом, ведомый и ведущий. Литтольф, как Сент-Экзюпери, мечтал изобрести «идеальный самолет» — не пил, не курил, не ухаживал за девушками — думал и воевал. Кастелэн ему в этом помощник. Вместе бежали из Франкрейха, вместе пришли в полк, уложили вместе двадцать один самолет и вместе не вернулись с задания 16 июля 1943 года. Капитан де Панж в тот день до поздней ночи тянул с записью в полковой журнал. Полк стоял в деревне Хатенки, между Калугой и Орлом. Де Панж ушел за деревню, за лес, откуда шире открывался горизонт. Проходя мимо амбара, в котором пустыми оставались проемы для «яков» Литтольфа и Кастелэна, он увидел их русских механиков. В полной тишине оба сидели, обхватив голову руками. Пара не вернулась. Итак, не Кастелэн.
Жак Казанёв? Но он аспирант. Он погиб в октябре сорок четвертого в том наступлении, ради которого двенадцать «нормандцев» отложили отпуск в Париж. Нет, не он.
Ив Карбон? Но он лейтенант. Он действительно уехал в октябре сорок четвертого, получив с родины печальное известие о смерти дочери. Еще в Москве было решено, что Карбон больше не вернется, а капитан С. рвется назад. Значит, и не Карбон.
Робер Кастэн? Но он лейтенант. После тяжелого ранения в феврале сорок пятого он был отправлен во Францию и никак не мог ехать назад. Нет, не Кастэн.
Марк Шаррас, капитан? Но он уехал из России уже после победы. Нет, не он.
Братья Морис и Рене Шалль, младший лейтенант и капитан? Морис начал службу в полку с трагической ошибки: ослепленный солнцем, он принял вдруг вынырнувший из облака русский самолет за вражеский… Другого такого потрясения, какое пережил Морис, на всей полковой памяти не найдется. Пуйяд даже не стал его наказывать, по правде и не зная, как тут наказывать, и понимая, что решение за русскими. Командир дивизии оставил его в полку. Он оправдал это доверие не только своими десятью победами — в марте сорок пятого в Восточной Пруссии он погиб в бою. Не он… Но, может быть, брат? Он был тяжело ранен в январе сорок пятого, из госпиталя выписался уже после победы. Нет, и не брат.
Остается еще майор Леон Кюффо. Увы, хотя он действительно в начале 45-го был в Париже, однако и он больше не должен был возвращаться в Россию, а кроме того, майор же, а не капитан. Не он.
Все. А больше на С никого и нет. Внимательно перечитав эти биографии, сопоставив их, приняв во внимание каждую деталь, мы вдруг, кажется, поняли, в чем разгадка. А не «сборное» ли это лицо, капитан С.? Иначе почему он не назвал себя полностью? Увы, капитан говорил своим соотечественникам горькую и справедливую, но и нужную им правду, говорил, когда пресса уже начинала бросать в адрес французских летчиков — «послы большевиков». «Булочник из концлагеря» уже в 45-м составлял часть общественного мнения. Это он пострадал. Вот анкета. По принуждению врагов булки пек. Был оторван от семьи. Он всегда был «резистант»[13], чуть что — опять воспротивится… Вот так.
Что, однако, правда, то правда: пилоты «Нормандии — Неман» стали послами России во Франции, по крайней мере, в той же степени, в какой были послами Франции — в России. В одной из шести рассказанных выше биографий золотом сверкнула эта мысль. Дело происходит в Туле, где все пополнения полка тренировались для боев и где всем пришлось пожить подолгу, ближе узнать русских людей. Пожилой железнодорожник как-то вечером, в застолье, рассказал своим гостям, французам, сказку про золотую рыбку. Значит, так: бедный тульский рыбак изловил золотую рыбку… пропускаем известные факты… ну, и зажил богато и счастливо. Ан нет, налетели фашистские стервятники, стали город бомбить, порушилась жизнь, не стало никому покоя. Зовет рыбак золотую рыбку и говорит: слушай, сделай так, чтобы был мир. Богатство, счастье, что ты подарила, все это без мира не имеет никакой цены.
— Ладно, — сказала золотая рыбка, — иди домой, будет тебе мир…
— Ну и что?.. — французы, сидевшие у самовара, переглянулись, не понимая, можно ли так просто — взмахнуть хвостом, и пожалуйста, мир.
— А то, — говорит тульский рабочий человек, — что пришел рыбак домой и видит: лежит на пороге повестка о мобилизации. Прямо ему и адресована. В армию, значит, зовут рыбака. Вот, значит, мой вам тост, французские люди: так не бывает, чтоб хвостом взмахнуть — и сразу мир сделается. Так можно сделать войну, а мир нельзя. За него, значит, надо стоять. Потому, как я понимаю, вы и находитесь тут, по повестке, значит, приехали. Вот и давайте так понимать, что повестка у нас одна на двоих — на вас и на нас.
Французские люди за столом онемели от чистой правды этой сказки. Может, с умения не просто ценить воюющих рядом людей, но одинаково с ними чувствовать, во имя чего идет эта борьба, какое добро и какое зло сошлись в кровавой битве века, — с этого, может, и зарождается золотой самородок дружбы, способной возвыситься до братства?
Когда Пуйяд выздоровел и «эскадрилья ветеранов» полетела обратно в Россию, когда он наконец добрался до Тулы, где тренировались на «яках» французские летчики, тут и истек срок мобилизационных
