старику в стеганой туркменской рубашке. Хаиткулы думал уже повернуть назад, когда парикмахер спросил своего клиента:
— Так, говоришь, снова будут расследовать это дело?
Инспектор навострил уши и присел на свободный стул. «Неужели уже знают? Я ведь только что приехал». В это время обросший густой черной щетиной здоровяк в шапке-ушанке лениво заметил:
— Я тоже слыхал. Вчера ехал из Керки, и в автобусе зашел разговор об этом… Ты тоже знал того парня?
— В округе я знаю всех, у кого растут волосы.
Разговор оживился. Каждый спешил высказать свою точку зрения:
— Не найдут они ничего. Если сразу не нашли, так теперь и подавно.
— Легко сказать. Вон в колхозе «Коммунист» экспедитор пропал. Нашли? Второй год ни слуху ни духу.
— Обязательно найдут. Раз снова занялись, значит, что-то раскопали.
— Искать убийцу в этом селе — пустое дело.
— Думаешь, скрылся?
— А то нет, будет он их дожидаться.
Разговор перекинулся на другие темы и к следствию больше не возвращался. Наконец Хаиткулы побрился и отправился в больницу, где работала Аймерет — первая любовь Довханова.
Они встретились в кабинете главврача. Маленького роста круглолицая молодая женщина остановилась в дверях, разглаживая свой белый халат.
— Вы меня спрашивали?
Хаиткулы, устроившийся за массивным столом, утвердительно кивнул.
— Да, Аймерет Ишчиевна. Здравствуйте!
Женщина подошла к столу. Когда ей сказали, что ее хочет видеть инспектор Министерства внутренних дел, она предполагала встретить сурового пожилого человека в милицейской форме. Вместо этого перед ней сидел парень в джемпере и спортивного покроя пиджаке. Убедившись, что ее звал именно он, Аймерет почувствовала себя свободнее. Она опустилась на стул перед Хаиткулы и, сложив руки на коленях, приготовилась слушать.
Инспектор достал из кармана толстый блокнот и принялся перелистывать его. Наконец, он взглянул на Аймерет, которая во все глаза смотрела на него, стараясь угадать, зачем она ему понадобилась.
— Вы, наверное, удивитесь, что мы вернулись к столь давним событиям. Неприятно ворошить прошлое… Но тайна исчезновения Бекджана Веллекова должна быть все-таки раскрыта.
Хаиткулы убрал блокнот и, помолчав, поинтересовался:
— Если бы фельдшер Довлетгельды пришел сейчас к вам с просьбой простить его, что бы вы ответили?
— Он не придет.
— А если все же…
— Нет, — Аймерет сжала кулаки. — Он не придет…
— Вы еще не замужем?
— Я выйду замуж, когда перестану любить его, когда останется только презрение.
— Значит, вы все-таки ждете его? Я вас правильно понял?
— Неправильно, — губы Аймерет дрогнули. — Я знаю Довлетгельды. Для него слово родителей — закон. А они никогда не позволят… — Молодая женщина отвернулась от следователя и, достав из рукава платок, приложила его к глазам.
— Если дело в родителях… — начал Хаиткулы.
— Нет, главное в нем самом. В первые дни знакомства мне нравилась его внимательность, готовность исполнить любое мое желание. Только позднее я поняла, что это не было одним лишь проявлением любви; это был признак слабоволия. Теперь я ругаю себя за то, что не смогла воспитать в нем твердость характера… Мне нравилась эта покорность. Такой эгоизм часто присущ молодым девушкам… И вот — он ни в чем не может ослушаться своих стариков.
— А что вы знаете о деле Бекджана?
— Тогда Довлетгельды обвиняли в убийстве…
— Не только тогда. Подозрение остается и по сей день.
— Ах, что вы! Он не поехал учиться в мединститут из-за того, что боялся покойников. И по сей день не ходит на похороны. А ведь он медик.
— В тот памятный вечер…
— В тот вечер с наступлением темноты он пришел ко мне на работу. Потом отвез меня домой на мотоцикле. Он говорил, что родители хотят женить его, и очень горевал. Довлетгельды все спрашивал: «Что делать? Я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Скажи, как уговорить родителей?» Я ответила только: «Не знаю, для чего ты вообще собираешься жениться — чтобы угодить родителям?» Больше я не стала говорить с ним.
— После этого встречи прекратились?
— Нет, мы перестали видеться после его женитьбы.
IX
Когда Хаиткулы вернулся из Халача, Палта Ачилович, надев массивные роговые очки, назидательно читал протокол допроса испуганному высокому парню в кирзовых сапогах. Кивнув коллеге, Ачилов протянул листы допрашиваемому:
— А теперь, Довханов, распишитесь.
Потом Палта Ачилович, поставив и свою закорючку, встал из-за стола. Зайдя за спину Довханова, он жестами показал, что хочет есть, и, взяв плащ, отправился в столовую.
С уходом следователя Довлетгельды заметно расслабился, плечи его опустились, и взгляд, раньше устремленный в одну точку, обрел живость. Встретившись главами с Хаиткулы, молодой человек снова напрягся, словно ожидая удара.
Капитан усмехнулся и, потрепав Довханова по плечу, предложил:
— Что мы здесь паримся, пойдем на свежий воздух.
Беседка в саду за гостиницей, увитая пожухлыми лозами винограда, была удобна для беседы наедине. Никакой шум не проникал сюда, никто не заходил в этот уголок, если не считать старика, ведавшего гостиницей, который приносил чай по первой просьбе, отвечал, когда его о чем-нибудь спрашивали, а все остальное время был нем, как рыба.
Сейчас он встретился им с вязанкой хвороста. Не останавливаясь, старик поздоровался с Хаиткулы и его спутником и скороговоркой сообщил:
— Если хотите кок-чаю, через минуту принесу. Есть слоеные лепешки и домашний сарган.[11]
Хаиткулы улыбнулся:
— Интересный дед. Не окликнешь его сам — век молчать будет. Никогда его праздным не увидишь — все что-то копошится, что-то делает.
— Да, он всегда таков, — еле слышно подтвердил Довханов.
Когда они уселись в беседке, следователь сразу же без обиняков спросил:
— Скажи, Довлетгельды, ты любил Аймерет?
— Да…
— Если так, почему женился на другой?
Парень вяло развел руками:
— Родители на своем стояли: «Женишься на той девушке, которую мы тебе сосватали, иначе ты нам не сын».
— Теперь ты сам отец?
