человеческим лицом. Ах, эта старинная русская народная игра под названием «Ожидание доброго царя»! По сей день мы с властью играем в нее, забывая, что вожди наши всегда сдают нам крапленые карты.
Ночью в Москву входила дивизия Дзержинского и части Московского военного округа. Из близлежащих областей прибывало на великие похороны милицейское усиление. Ритуальное действо готовилось по первому банному разряду.
К утру город перегородили переносными турникетами; солдаты, милиционеры, курсанты военных училищ заняли свои места в линейных коридорах.
Центр Москвы был перекрыт и оцеплен, а город продолжал жить своей обычной жизнью. Люди сквозь оцепление пытались пробиться в Елисеевский магазин, так как по столице прополз слух, что по случаю траура на прилавок выкинут дефицитные продукты.
На пустых улицах уныло стояли солдаты и милиционеры, ожидая, когда толпы соотечественников пойдут на штурм Колонного зала прощаться с ушедшим от нас генсеком. Я ходил по пустому центру и сравнивал все происходящее с похоронами Сталина в марте 1953 года.
На Советской площади у памятника Юрию Долгорукому стояла группа людей, одетых в форму советской номенклатуры: ондатровые шапки, финские пальто, туфли «саламандра» – бонзы из ЦК КПСС, которым поручили руководить народным волеизъявлением. Одного из них я знал по ресторану «Архангельское».
Мы поздоровались, и цековский деятель по имени Саша спросил меня:
– Видишь, как подготовились?
– Впечатляет.
– Мы не допустим повторения эксцессов, которые были на похоронах Сталина.
– А ты уверен, что сегодня будет столько же людей?
– Без сомнения. Народ Леню любил.
Мы попрощались, и я пошел вниз по пустой улице Горького, вспоминая, как двадцать девять лет назад страна хоронила Сталина.
Нынешняя власть учла ошибки сталинского аппарата, нагнала войск и милиции. Но никто не торопился проститься с носителем многочисленных Золотых Звезд Героя страны. Мерзли на ветру солдаты и милиционеры, а город жил отдельной от большевистского траура жизнью.
Тогда было принято мудрое решение: к Колонному залу начали привозить организованно трудовые коллективы Москвы и области, за прощание с лидером КПСС давали два отгула. Об этом мы разговаривали в кафе Дома кино с моим другом, прозаиком и киносценаристом Артуром Макаровым.
Кафе по дневному времени было пустым. Самое лучшее время общественного одиночества. Мы пили кофе и вспоминали похороны вождей. Нам пришлось жить при Сталине, несколько дней при Маленкове, при Хрущеве и Брежневе.
В кафе вошел наш старинный знакомец фотограф Феликс Соловьев, как всегда элегантный и деловой. Он взял кофе и бутерброды и сел к нам. Так появился третий собеседник.
Феликс крутился в кругах партийно-правительственных детей и всегда располагал самой неожиданной информацией. Он поведал нам, что новый генсек Андропов распорядился провести изъятие документов на даче и в квартире Брежнева и что дача в Завидове с парком машин и дорогими подарками у семьи покойного отобрана, а вдове предоставлен другой загородный дом.
Мы не успели обсудить эту интересную новость, потому что в кафе появился веселый человек – Андрюша Чацкий.
Кем он был, я не знаю по сей день. Именовал он себя режиссером. Когда я спрашивал о нем у своих коллег, они отвечали неопределенно: вроде да, а вроде и нет. Единственное, что я могу сказать точно: Андрей любил кино самозабвенно. Он крутился в околокиношном мире. Мире просмотров и фестивалей. Мире киноклуба и искрометных идей. Мире легких, веселых и красивых людей. Никогда серьезно не занимаясь кинематографом, он видел только его праздничную мишуру, не сталкиваясь с тяжелыми буднями.
Андрей Чацкий стал некой данностью Дома кино. Бывал он там ежедневно: стройный, с набриолиненным пробором, с тонкими усиками голливудских негодяев, в темном элегантном костюме, белой рубашке и красивом галстуке. Он появлялся словно укор кожаным курткам и потертым джинсам режиссеров и операторов.
Правда, его немного портила страсть к подозрительным «золотым» перстням, браслетам, часам, зажигалкам, но эту маленькую слабость можно было простить веселому, доброму человеку. Он был широк и гостеприимен. Хотя финансовые дела его, как я слышал, были не очень хороши, тем не менее последнюю десятку он тратил необыкновенно красиво. Но это была внешняя, буффонадная сторона, немного напоминающая знаменитого персонажа из фильма Михаила Ромма «Мечта» – пана Станислава Комаровского.
Единственное, что я могу сказать точно: Андрей в те годы был как-то связан с видеобизнесом. Ежегодно в Репине, под Ленинградом, в Доме творчества Союза кинематографистов, в октябре проводился семинар работающих в жанре приключенческого и научно-фантастического кино.
Я как председатель совета, занимавшегося развитием именно этого жанра, хорошо знал, каких трудов стоило добыть в Госкино несколько западных фильмов для показа участникам семинара. И тут нас выручал Андрей. Он привозил на семинар огромный набор видеокассет с прекрасными французскими, итальянскими и американскими фильмами. Каждый вечер люди шли в организованный Андреем видеозал и смотрели хорошее кино.
Тогда видеомагнитофоны стоили дороже автомобиля и не все могли позволить себе приобрести их. Видео только входило в нашужизнь. Уверен, что эти поздние просмотры помогли мне и моим коллегам узнать, что происходило в мировом кинематографе.
Не знаю, каким Андрей был режиссером, но организатором он считался первоклассным. Он имел весьма необходимый талант находить нужных людей и заводить с ними короткие знакомства.
В годы горбачевской трезвости, когда участники семинара изнывали от желания опохмелиться, в его номере страждущие в любое время могли найти стопку водки и бутерброд. Баню ему предоставляли без всякой очереди, а в баре для его друзей всегда имелась подпольная выпивка.
Итак, в кафе появился веселый человек Андрюша Чацкий.
Он увидел нас, улыбнулся, подошел к столу:
– Не прогоните?
– Садись.
Андрей был верен себе: он раскрыл кейс и вынул из него бутылку коньяка «Енисели» и батон финского сервелата, что по тем временам весьма ценилось.
– Давайте, ребята, помянем генсека и выпьем за новые, счастливые времена.
Мы выпили и долго еще сидели, споря о том, что у нас впереди. Но, не соглашаясь в деталях, мы были едины в главном: наступает новая «оттепель», а за ней, возможно, свобода.
Это было 14 ноября 1982 года…
…Потом немного порулил Андропов, за ним настало безвременье Черненко, началась перестройка, перешедшая в Великую колбасную революцию. Атам и свобода наступила. Рухнул казавшийся незыблемым отечественный кинематограф.
Под его обломками оказались погребенными прежние привычки, дела и увлечения.
Не было денег не только на семинары, но даже на производство фильмов. Но все же Дом кино остался единственным местом, где потерявшие работу люди могли за столиком кафе хотя бы поделиться своими замыслами с коллегами.
Последний раз я встретил Андрея Чацкого на кинофестивале в 1995 году, он был все также элегантен и весел.
– Помнишь, как мы спорили в ноябре 82-го? – спросил он меня.
– Помню.
– Не сложилось что-то, – грустно сказал Андрей.
…Его убили первым. Через месяц после нашей встречи я утром смотрел по телевизору «Дорожный патруль».
Сначала был сюжет о квартирной краже. И тут с кухни донесся запах убегающего кофе. Я бросился
