сохранения отживших привилегий. В таком случае режим находится в состоянии разложения. Точнее говоря, он еще не воплощает своей идеи, потому что абсолютная власть правящего меньшинства противоречит назначению режима.
Есть и другие сложности. Раздоры между группами, в частности, теми, которые входят в состав правящего меньшинства, достигают иной раз такого накала, что делают гибель режима неизбежной.
Так было во Франции, где в той или иной форме всегда проявлялась специфическая черта — отсутствие контакта между теми, кто способен оказывать влияние на общество, и теми, кто обладает политической властью. Подобные явления нередко отмечаются в странах, ныне называемых слаборазвитыми. Тамошние старые олигархии используют выборы исключительно в своих целях и прибегают к конституционным методам как к маскировке, провоцируя тем самым представителей средних классов, которые стремятся ускорить обновление общества; в то же время представители интеллигенции, профессиональные революционеры, а то и военные захватывают власть, прибегая к произволу, дабы упразднить прежние привилегии.
Пример Франции поучителен. В Учредительном собрании не было ни одного республиканца. Республика считалась невозможной в столь обширной и густонаселенной стране. Монархию свергли, потому что был поколеблен старый принцип законности, а столкновения различных группировок, возникших на основе прежних сословий, оказались слишком яростными, чтобы создать нормальные условия конкуренции. Непосредственной причиной революции стал провал попытки ввести парламентские приемы, скопированные с английских.
Этот провал вызвал долгосрочные последствия — до самого конца XIX века по-настоящему не укоренился ни один режим, который вся масса населения считала бы законным. То пребывавшая у власти группировка была детищем прежних привилегированных кругов, то, напротив, триумф какой-то партии означал для аристократии необходимость уйти во внутреннюю эмиграцию.
В ближневосточных странах новая элита, зачастую состоящая из офицеров и интеллигенции, становится, смотря по обстоятельствам, или фашистской, или коммунистической. Иной раз в этих странах первое практически равнозначно второму; это просто стремление к разрыву с консервативными или псевдодемократическими режимами, которые традиционная элита использовала в своих корыстных целях.
Порожденные индустриальным обществом элитарные группы вынуждены находить свое место в режиме.
Существуют также сложности, связанные с необходимостью в начальном периоде развития конституционного режима ограничивать требования масс.
Рассмотрим ситуацию во Франции в 1848 году. Замена монархии республикой не увеличила ресурсы общества и производительность экономики. Чтобы возросли доходы народных масс, мало назвать режим республиканским или демократическим. Революционные перемены не могли не породить надежд и требований. И режим неизбежно стал жертвой разочарований.
Интересен и пример Индии. Там дальнейшее существование конституционно-плюралистического режима зависит, с одной стороны, от сплоченности руководящей группы нового государства, с другой же — от определенной пассивности народных масс или, лучше сказать, от поддержания, несмотря на экономические преобразования, традиционной социальной дисциплины. Сомнительно, чтобы конституционно-плюралистический режим уцелел, если в массах Индии слишком рано пробудится политическое сознание. Каким бы он ни был, но ресурсов в стране не хватает, так что пройдет еще много времени, пока появятся возможности удовлетворять даже справедливые требования. Демократия существует в Индии, бедной стране, потому что здесь совмещены два редких условия: смирение толпы и сплоченность элиты.
Рассмотрим, наконец, трудности, связанные с нехваткой администраторов.
Мы в основном изучаем конституционные режимы в их политическом функционировании, но качество администрации важно не меньше, чем все чисто политические факторы. Если в стране, почти полностью лишенной администраторов, ввести конституционно-плюралистический режим, он не сможет функционировать. А окажется ли в лучшем положении какой-либо другой режим? Разумеется, при нехватке квалифицированных администраторов никакой режим не может быть действенным. Но недостатки администрации усугубляются, когда на них накладывается непрерывная борьба интересов, идей, людей, партий. Возьмем в качестве примера Индонезию, страну, где нет единого языка, единой религии, единой нации. Число квалифицированных администраторов было там смехотворно малым. И вот в этих-то условиях был введен режим, который вдохновлялся конституционно-плюралистическими режимами Запада. Немудрено, что через несколько лет он начал распадаться, а с ним и национальное единство. Задача демократических режимов не состоит в том, чтобы создавать государства или укреплять единство нации. Главное для этих режимов — чтобы государства и нации противостояли постоянному соперничеству групп, лиц, партий, идей. Нацию никогда не удавалось создать, сказав людям: идите и враждуйте! Порою кажется, что Запад рекомендует освободившимся странам формировать власть на основе раздоров.
Если подытожить все трудности, связанные с укоренением режима, я свел бы свои мысли к следующим тезисам.
Прежде всего необходима разумная, то есть, следуя старой буржуазной мудрости, не слишком большая и не слишком малая дистанция между общественными силами и политической властью. Если дистанция чересчур велика, взрыв почти неизбежен. Те, кто воплощает социальное могущество, пытаются либо устранить политических руководителей, либо использовать их в своих интересах. Если же между носителями реальной политической власти и теми, кто контролирует общество (посредством капитала или традиций) дистанции нет, то конституционность режима — мнимая, она служит только интересам олигархии.
Необходимо, чтобы принципы, определяющие суть режимов, пользовались уважением, чтобы неукоснительно соблюдалась сама идея государственных институтов, чтобы дух, необходимый для функционирования этих институтов, воодушевлял если не сами народные массы, то хотя бы правящие меньшинства.
Наконец, важно, чтобы эти режимы были достаточно эффективными, а эффективность оценивается лишь по двум показателям. Первый: сохранение единства сообщества, какими бы многочисленными ни были в нем конфликты. Второй: обновление экономики — невзирая на склонность групп, сплоченных общностью интересов, сохранить старые порядки.
Рассмотрим варианты, связанные с риском распада режима: 1) на уровне политических институтов; 2) на уровне принципа приверженности интересам сообщества; 3) в связи с социальной инфраструктурой или, в более широком смысле, с задачами, стоящими перед режимами.
Вновь обратимся к Франции. В целом французы ныне более склонны принимать существующий режим, чем когда бы то ни было начиная с 1789 года. Возможно, причина — в усталости после стольких неудачных экспериментов. А ведь считается, что режим в опасности. Если это так, то лишь потому, что многие полагают, будто несовместимые с общим благом слабость и неустойчивость исполнительной власти обусловлены конституционными правилами и партийной системой. Режим, принимаемый в качестве законного, может оказаться под угрозой из-за собственных недостатков.
Слово «принцип» я использую в значении, предложенном Монтескье. Граждане перестают отвечать требованиям, которые предъявляет им режим. У них отсутствуют качества, необходимые для того, чтобы основанный на свободе режим продолжал существовать.
Какими должны быть граждане при конституционно-плюралистических режимах?
Оставим в стороне употребляемое Монтескье слово «добродетель»: общества, в которых мы живем, не могут быть добродетельными по Монтескье. В его понимании добродетель включает в себя стремление к равенству и умеренности, а это не имеет ничего общего с сущностью индустриальных обществ. Коммунистические или демократические общества не добродетельны и не могут быть таковыми. Их цель — производить как можно больше и как можно лучше. Невозможно вообразить общество, назначение которого — производить как можно больше и при этом распределять как можно меньше. В условиях экономики, которая старается создать изобилие, нельзя рассматривать в качестве высшей ценности умеренность.
