Едва отъехав от дома, Долохов сразу начал нудить, что первым делом надо спуститься на Рождественку, в адресный стол. Потому что там работают вроде бы до пяти только. И потом уже ехать в студенческую столовую на Провиантской.
– Если до пяти, ты и так уже опоздал, – резонно возразил Максим. – А я должен прийти выпить за Серегу, нехорошо его не помянуть, сам посуди! Поэтому ты нас с тетей Валей отвези в столовую. А сам езжай искать свою красотку куда хочешь.
– Что-то ты, брат, осмелел, – проворчал Долохов, искоса поглядывая на Максима. – У меня есть сильное искушение начистить тебе вывеску за этот конвертик… мало того, я просто обязан это сделать, понятно? Не забыл еще, как это у меня лихо получается?
Все веснушки Максима, которые обычно были не очень-то заметны, мгновенно обозначились на его физиономии.
– Не забыл, вижу, – кивнул Долохов с явно садистским, как почудилось Валентине, удовлетворением. – Ну вот и молчи.
– Володя, ну что ты пристал к ребенку! – сердито стукнула его по плечу сидевшая сзади Валентина. У нее все еще болела голова, она устала, хотела спать и понять не могла, зачем ее понесло на очередное печальное мероприятие. Неужели снова захотелось выпить на помин чьей-то души? Но ведь это сущий мазохизм… Нужны Олегу ее соболезнования и воспоминания о прошлом, правильно Валька еще ночью сказал. Тем более они не нужны жене Олега, с которой Валентина даже незнакома. Но раз поехала – ладно, держись, не кисни. В конце концов, там необязательно сидеть до конца поминок. Полчасика побыть, просто долг отдать – и поглядеть на Олега.
«Да, бабство, бабское любопытство! – с вызовом мысленно сказала Валентина неведомо кому. – Ну и ладно. В конце концов, я и есть баба!»
– Кстати, Володя, с чего ты все-таки взял, что Олега не будет в столовой? – напомнила она. – Не мог он так срочно уехать, сына не помянуть. Неважно, что Сережа ему не родной – все-таки он его воспитывал с какого-то совсем малого возраста, чуть ли не с двух лет.
– Что, серьезно? – Максим и Долохов, сидевшие впереди, враз оглянулись на Валентину. Впрочем, Долохов тотчас вновь вернулся к рулю, а Максим продолжал пялиться вытаращенными глазами:
– Значит, у него не отец, а отчим? Ты откуда знаешь, тетя Валя?
Валентина в нескольких словах, без особых подробностей, рассказала о своем прежнем знакомстве с Олегом, о Пильно, о Розе и всех прочих печальных делах.
Долохов ни разу не обернулся и ничего больше не спрашивал, но иногда Валентина перехватывала в зеркале его напряженный взгляд.
Интересно, почему его так зацепила эта новость?
– Ну и дела, – пробормотал Максим. – Ишь ты, я не знал, что отец у него не родной. Впрочем, я не шибко дружил с Серегой, чтобы он со мной о таких делах откровенничал. Правда, он меня со своей девочкой познакомил, а больше никто о ней даже не слышал, но я так думаю, это потому, что мы нос к носу столкнулись, когда он с ней на остановке разговаривал, а я его окликнул, и ему просто неудобно было нас не познакомить.
– Да? – безразличным тоном спросил Долохов. – И что за девочка у него была? Тоже… с химбиофака?
Почудилось Валентине или обозначилась какая-то пауза в этом невинном вопросе? А кстати, откуда Долохов взял, что Сережа Пластов на химбиофаке учился? Да, вроде бы об этом было написано в той страшной заметке. Выходит, Долохов ее читал? То есть он знал о гибели Сергея еще до того, как Максим заговорил о поминках? А впрочем, какое это имеет значение?
– Нет, она, кажется, не студентка, – ответил Максим, и Валентине почудилось, что слова его прозвучали как-то очень осторожно.
– А как ты считаешь, у них… отношения были серьезные?
Да что такое, почему ей мерещится в словах Долохова какой-то подтекст? Вернее, в интонации, а не в самих словах – вполне безобидных.
