-м году.
– Что-о?!
– Честное слово. – Оксана захихикала: тогда ей было только смешно. – Это наши семейные призраки: бабкины военные воспоминания. Я тебе никогда не рассказывала? Она в войну работала на швейной фабрике в Случановске, а там стоял госпиталь. Ну, девчонки туда ходили письма раненым писать, ухаживали за ними. Мужей себе подбирали, как я понимаю, а то просто хахалей. В войну же скукотища была смертная, где еще мужика найдешь, кроме как в госпитале. И вот однажды она случайно услышала разговор двух раненых земляков, а потом написала под диктовку письмо жене одного из них. Они тоже были здешние, из Нижнего, в смысле из Горького, как его тогда называли. Говорили они про какую-то чепуху, а бабке черт знает что почудилось. Знаешь ведь, как в войну жили, беднота была страшная, а тут возомнила она, что речь идет о каком-то кладе. А где, у кого, по какому адресу – неизвестно. Однако адрес этот должна была знать одна женщина. Ну, бабка Клава быстренько отписала своей мамане, как следует поступить: найти эту женщину и выспросить, куда она носила письмо мужа из госпиталя.
Катерина посмотрела на нее непонимающе и зевнула. Да уж, понять было трудно, Оксане не один год потребовался, чтобы понять, а главное – поверить… Конечно, по уму, следовало прекратить эту досужую болтовню. Но Оксану словно подталкивало что-то. Все равно им с Катькой тогда было совершенно нечего делать. Та пришла по старой дружбе поставить бабке капельницу. Она хоть и не была профессиональным медиком, изрядно поднаторела в этом деле, ухаживая за своими престарелыми родителями, на которых зимой, как нанятые, обрушивались всяческие хвори. И никогда не отказывала в помощи ни соседям, ни бывшей однокласснице Оксане Мальцевой. Вот и сейчас – физраствор в соседней комнате капал себе и капал, время тоже, а Оксане смерть хотелось почесать языком. Но о чем говорить? Про мужиков? Но Катерина не любила разговоров про мужиков, что вполне понятно с ее внешностью. Вот Оксана и продолжала трепаться про бабку. И правильно делала, как выяснилось вскоре!
– И тут начались сплошные глюки, – весело рассказывала она. – Во-первых, письмо не дошло. То есть дошло, но не скоро, чуть ли не через полгода. Знаешь ведь, как в войну ходила почта! А к тому времени у Клавдиной матери образовались новые заботы: к ним домой стали ходить из милиции и искать ее дочку- дезертиршу.
– То есть у Клавдии была сестра? – спросила Катерина.
– Ой, ну это кино! – отмахнулась Оксана. – Никакой сестры у Клавдии не было – один брат да куча племянников. А дезертирша была она сама. Тут что произошло? В письме Клавдия не могла сообщить ничего подробно. И решила вырваться с работы буквально на день-два домой. Уж не знаю, какие там у нее были выходные или отгулы, а скорее просто так решила оборваться. Думала, быстренько обернуться, чтобы все шито-крыто было. Наверное, подмазала там какое-нибудь начальство. Не знаю, словом! Села на поезд и через сутки должна была приехать в Горький. А тут самолеты немецкие прорвались и дорогу разбомбили. И Клавдин эшелон попал под эту бомбежку. Народу погибло – море, а она была ранена в голову и осталась лежать под обломками вагона. Узелок с вещами не то пропал, не то сгорел, ее подобрали без всяких документов и отвезли в обычную гражданскую больницу, потому что она была одета в гражданское, конечно. А когда Клавдия очнулась, выяснилось, что она потеряла память.
Катерина недоверчиво вскинула брови.
Видя интерес к своему рассказу, Оксана совсем разошлась:
– Клянусь тебе! Ты что, думаешь, только в «Санта-Барбаре» герои память теряют? От сотрясения мозга такое бывает запросто! И вот когда выяснилось, что Клавдия о себе ни черта не помнит, за нее взялся Смерш. Потому что она, гражданская, оказалась в воинском эшелоне. Они же не знали, что Клавдия работала на фабрике военного обмундирования и какие-то знакомства среди военных у нее были. А может, через военных медиков на поезд устроилась, этого она до сих пор толком вспомнить не может.
– Смерш – это что, «Смерть шпионам»? – спросила Катерина.
– Ну да, ее приняли за шпионку и начали мотать по тюрьмам и лагерям. А в это время на фабрике сообщили куда следует, что военнообязанная Кособродова дезертировала.
– Как ты сказала? Кособродова?
– Ну да, это бабкина девичья фамилия. Жуть, правда? – стыдливо хмыкнула Оксана, чуть ли не впервые обнаружив, что не столь уж совершенна, как привыкла думать. Вот бабкину девичью фамилию, оказывается, лучше при людях не произносить. У Катерины, например, глаза так и полезли на лоб. Конечно, у нее-то фамилия довольно звучная – Старостина! Впрочем, Оксана тут же вспомнила, что у Катерины только и есть достоинств, что фамилия, и успокоилась.
– Ничего не жуть. Просто я эту фамилию – Кособродова – уже где-то слышала.
– Ну, наверное, есть и еще страдальцы, не она одна. Короче, прошло чуть не пять лет, пока к бабке вернулась память. Да и то не полностью. Она вспомнила, кто такая и как ее зовут, откуда родом, вспомнила, как разбомбило эшелон, даже фабрику свою вспомнила, а больше – ничего. И когда ее в 49-м году наконец- то отпустили за полнейшей безвредностью, она вернулась домой, совершенно ничего не помня о разговоре тех двух земляков, о своем письме и о кладе. Мать ее к тому времени умерла, а брат служил в армии. Потом вернулся, начал ее про письмо спрашивать, а у нее в памяти абсолютный нуль. Ну а жизнь тем временем шла, шла… Бабка, несмотря на то что пережила бог знает сколько, была еще очень даже ничего. Всего 28 лет, ну а породу нашу ты знаешь. Между прочим, судя по фотографиям, я – вылитая Клавдия в те годы. Так что посмотри на меня – и увидишь, какой она была.
Оксана потянулась так, что все ее стройное тело приманчиво напряглось. Точеное смуглое лицо, великолепные брови, яркие губы, голубые глаза, смоляные гладкие волосы, убранные в строгий узел на затылке… «У тебя такие чудные волосы, почему ты их не распускаешь?» – слышит она то и дело. Нет, с распущенными волосами Оксана похожа на ведьму, причем на злую ведьму. А этот обманчиво-скромный узел придает лицу аристократизм и утонченность. Катерина просто тащится от этой прически, дура несчастная. Соорудила себе такую же, а для начала подумала бы, что ей-то, с ее слишком высоким лбом и носом картошкой, никак нельзя зализываться! Бывают же такие люди, которым бог не дал ни ума, ни внешности, ни счастья!
– Ну, словом, она быстренько нашла мужа, постарше себя и одноногого, но все остальное у деда было на месте, как я понимаю. Родили мою мать. Дед был инженер и хорошо зарабатывал. Потом мать вышла замуж за этого придурка, моего отца. Как-то они с дедом поехали за грибами и попали в аварию. Все трое насмерть! Было это десять лет назад. И на похоронах, это же надо, к бабке вдруг вернулась память! Про госпиталь, про письмо, про клад. Не представляешь, что было! Натурально после поминок она рысью побежала по тому адресу, где жила та женщина, это где-то возле кинотеатра «Рекорд». Но… поезд уже ушел. Те дома давным-давно снесли, никого и в помине не было из старых жильцов. Сколько лет после войны прошло! Потыкалась в адресный стол – тоже облом, никаких Дворецких никто не знает.
– Ну почему, – сказала Катерина. – Я знаю. Например, мой двоюродный дед Сергей Васильевич, тот, что в Питере живет, он – Дворецкий, и все его дети, разумеется. Забавно, правда, что у нас в роду такие «услужательские» фамилии?
– Ну, это само собой, – рассеянно сказала Оксана, которой было, конечно, наплевать на Катерину и весь ее род, что Дворецких, что Старостиных. – Бабка тоже нашла каких-то Дворецких, но не тех, которых нужно. А главное, что проку было искать? Поезд, говорю, ушел!
– И что потом?
– Ну, что потом? У бабки снова крыша поехала. Так-то она тихая, но как поглядит в зеркало, видит там не себя, такую развалину, как сейчас, а ту Клавку Кособродову, какой была в 42-м. И начинает себя, в смысле ее, материть почем зря. Это ты слышала еще очень приличные выражения. Не забывай, она ведь лагеря прошла. Иной раз такое завернет – мужики падают. Я так словарь свой пополнила благодаря ей…
– За что ж она себя ругает? Она ж не виновата, что попала под ту бомбежку?
– Да нет, бабка никак не может успокоиться, что по-другому не написала в письме. Более вразумительно. Брат Минька этот, он теперь тоже помер, он что рассказывал? Дескать, Клавдия просила узнать у Дворецкой адрес тех людей, к которым она ходила с сообщением от мужа. А надо было как написать? Чтобы они выспросили адрес прежней соседки Дворецких, какой-то Анны Ивановны, у которой сына репрессировали!
– А клад был где? – рассеянно спросила Катерина.
