– В какой-то черной деревяшке, которую невозможно открыть, не зная секрета. Она была в виде гробика, а хранилась под порогом. Представляешь, гроб под порогом?! Триллер!
Катерина нахмурилась:
– Странно… У тебя не бывает такого ощущения, что с тобой уже когда-то происходило то, что происходит в данный момент? Мне кажется, я все это уже слышала от кого-то. И про гроб под порогом, и про Анну Ивановну, у которой репрессировали сына, и про Клаву, которая писала письмо раненому под его диктовку… Это даже как-то называется, – она пощелкала пальцами, вспоминая, – это ощущение как-то очень красиво называется… Дежа-вю?[2]
– Привет! – Оксане до смерти надоело сидеть тихо, она вскочила и танцующей походкой прошлась по комнате. – Скажешь тоже! «Дежа-вю» – это такая туалетная вода. Или парфюм? Хотя нет, что я говорю! Это стиль моды. Знаешь, как говорят: от кутюр, дежа-вю…
– Сука, уродина! – простонала за стеной бабка, а потом послышался звук пощечины и горькие старческие рыдания.
Оксана усмехнулась. Да, было время, когда и она так на себя злилась, что тоже готова была сесть перед зеркалом и хлестать себя по щекам! Но, по счастью, та самая судьба, которая лишила в 42-м году Клаву Кособродову шанса на главную удачу в жизни, решила возместить убыток ее внучке, Оксане Мальцевой.
Не пойти ли в бабкину комнату, не успокоить ли старуху? Нет, еще рано. Вот вернется Стас… Но где же, где он?!
Сидеть и ждать больше не было сил. Оксана вскочила с кресла и, припадая на затекшую ногу, ринулась к окну.
Вечером шел дождь, и бледное августовское утро было занавешено туманом. Оксана высунулась в окно, с отвращением глотая сырость. И замерла, впившись ногтями в подоконник, когда из белесой пелены вдруг вынырнула худощавая мужская фигура.
Ирина едва успела что-то возмущенно выдохнуть в жадно приоткрывшиеся мужские губы, как они отпрянули от ее губ. Разжались руки, и возмущенный голос выкрикнул:
– Опять ты?! Да что же это за напасть?!
Ирину так и передернуло:
– Опять я?! Опять ты!
– Зачем ты за мной пошла?
– Я-а?! За тобой пошла? Да ты же сам ко мне на каждом шагу лезешь! Маришка на меня ведро помоев вылила, но ты-то знаешь, что я тебя не завлекала, не звала!
Темнота фыркнула сердито, потопталась, шурша сеном, потом призналась упавшим голосом:
– Знаю.
– Зачем же лез?
– Зачем, зачем! – Петр тяжело пыхтел, словно не зная ответа. – Угадай с трех раз!
Ирина брезгливо отерла рот рукой:
– Да ты потаскун, наверное. Из тех, кто уверен, что мимо них ни одна женщина не пройдет.
Петр громко скрипнул зубами:
– Ох, сказал бы я тебе… Ладно. С бабьем спорить – все равно что пожар маслом заливать. Чего пришла? Я спать хочу.
– Ты знаешь, я тоже! – зло призналась Ирина. – Но по твоей милости мне спать негде!
– Как это? – растерянно спросил Петр, и Ирина словно бы даже в темноте увидела, как расширились его зеленые крыжовниковые глаза, в которых было что-то детское.
– Молча! – огрызнулась она. – Маришка меня взашей выгнала. Не по деревне же ночью шастать, ночлега искать. Вот я и решила тут переждать. И надо же… Опять ты!
– Маришка выгнала? – переспросил он. – Вот здорово!
Глаза Ирины уже успели немного привыкнуть к темноте, да и не глядя стало ясно, что у Петра вдруг коренным образом улучшилось настроение.
Вот же наглый котяра! Он что, рассчитывает продолжить прерванное Маришкой занятие? Прямо здесь, на сеновале? На пленэре, так сказать?
Обстановка, конечно, романтическая, даже очень, но вот беда: при всей Петровой несомненной привлекательности и даже при его беспутных зеленых глазах не с ним хотела бы Ирина остаться наедине на сеновале и вообще где бы то ни было. Нет, не с ним! И в который раз мелькнуло сожаление: зря она вела себя вечером так по-дурацки. Держалась, как записная дурнушка, которая не способна даже намекнуть парню, что он ей нравится, очень нравится… И вот пожалуйста – результат налицо!
– Знаешь что? – сказала решительно. – Давай сразу расставим все точки над i. Тебе со мной ловить совершенно нечего. Понял? Вот исходя из этого постулата и будем жить дальше.
– Ну, нечего так нечего, – на диво быстро смирился с поражением Петр, еще раз укрепив в Ирине уверенность, что она точно определила его сущность. Котяра – он и есть котяра! Не отломилось – ну и не надо, пойду полижу сметанку из другой кринки. – Тогда что? Попробуем поспать? Вот-вот рассвет! А потом надо будет как-то решить твои жилищные проблемы.
– А твои? – хихикнула Ирина, совершенно не обидевшись на непостоянство поклонника, столь быстро отступившегося от нее. Впрочем, на Петра вообще было трудно долго сердиться. – Ты что, будешь теперь жить на сеновале? Или завтра уже уезжаешь?
– Думал уехать, – сознался он. – Но теперь… теперь, может, и задержусь.
Ирина разочарованно вздохнула. Да, напрасно она упрекала Петра в непостоянстве! Но ничего, надо просто держаться с ним дружески, но не более, он не дурак, поймет, что она не кокетничала с ним, уверяя: напрасны все усилия!
– Имей в виду, – сказала ледяным тоном, – если вздумаешь приставать, я плюну на свою репутацию и подниму такой крик…
– Ага, так тебе и поверят, что ты ко мне на сеновал пришла просто о погоде поговорить! – хмыкнул Петр. – Знаешь, как говорят в таких случаях? Пошла барыня за квасом – очутилась под лопасом. Нет, уж лучше не кричать. Ладно, успокойся, мы же договорились: руки прочь от областных библиотекарей! Иди вот сюда, ложись, я тут сена взбил целую гору, знаешь, как мягко! А я наверх полезу.
– А что такое лопас? – полюбопытствовала Ирина, вглядываясь в шуршащую тьму.
– Да сеновал, поветь, куда мечут сено. Именно то местечко, где мы с тобой находимся. Ну, ты идешь?
– Да я не вижу ни зги, – с досадой сказала Ирина, слепо шаря в темноте. – Куда идти-то? Тут змей, кстати, нет? А то шуршит что-то…
– Да это я небось шуршу. Давай руку.
Она вытянула руки в разные стороны, на удачу. Левую тотчас поймала шершавая ладонь Петра и потянула вниз:
– Вот сюда, ложись.
Ирина бухнулась на колени, засмеявшись от щекочущего прикосновения сухой травы, и в это время огнем ударило по сеновалу – огнем и криком:
– Вот вы где валандаетесь?!
Прижав ладони к глазам, Ирина обреченно подумала, что ее жизнь необычайно горазда на повторы…
Она села, угрюмо сгорбившись, и молча принялась слушать новые и старые упреки, которые обрушила на них с Петром Маришка.
Петр тоже не оправдывался, тоже сидел сгорбившись, обхватив руками голову и раскачиваясь взад- вперед, словно в приступе крайнего отчаяния. А может быть, это только казалось в свете фонаря «летучая мышь», который ходил ходуном в руках разъяренной Маришки.
– Уснуть не могла, – орала она, – пошла воздухом подышать, только спустилась с крыльца – чуть ногу себе гвоздем не пропорола. Гляжу, а это вон что валяется.
Она воздела в воздух что-то несуразное, с ремешками. Ирина вгляделась – и только головой покачала. Да это же ее босоножки, которые она бросила, когда согревалась таежным способом, – да так и забыла. Это же надо, чтобы на всем обширном дворе, в темноте, Маришка наступила именно на них!
