Маришка опасливо покосилась через плечо, но мужчины уже перешли из области чувственной и высокодуховной в область сугубо практическую: Петр придирчиво оглядывал старую лейку, снятую с какой- то завалинки, а Сергей и Виталя почтительно следили за каждым его движением.
– Есть такое дело, – стыдливо призналась вышнеосьмаковская Брунгильда. – Уже семь лет…
– Что?! Семь лет? И вы до сих пор не можете объясниться?! – всплеснула руками Ирина.
– Тише ты! – шикнула на нее Маришка, но тут же виновато улыбнулась: – Да нет, объясниться мы всего полгода не можем. Я имею в виду, мы семь лет женаты!
Ирина молча уставилась на нее.
– Погоди, – вымолвила беспомощно. – Так это, значит, ты – «шалава, которая не приведи господь…» и все такое? Ты «доброго мужика заела»? Ты «льва злого злее»?
Маришка бешено сверкнула глазами:
– Да ну ее, это не бабка, а предатель Родины Пеньковский. Вечно была без ума от Петьки. А ведь это еще как посмотреть, кто из нас прав, а кто виноват!
– Он что, изменял тебе? – участливо спросила Ирина, на миг забыв о себе и всецело проникаясь чужими страданиями, возможно, даже упиваясь ими. Ведь чужая боль – это пластырь на наши раны, как сказано мудрым. И здорово сказано!
Маришка понурилась:
– Не знаю, если честно. Все-таки мы столько не виделись, да и в старое время расставались чуть ли не через неделю. Понимаешь, пожарные службы лесоохраны существуют только у нас, и в Канаде, и, если не ошибаюсь, в Китае. Ну и в Штатах, наверное. А вот если загорится лес в горах, скажем, Афганистана – тут вызывают на подмогу наших. Петька и Никола, братишка мой, они из командировок не вылезают. Разве уследишь? Здесь, дома, я вроде ничего такого за ним не замечала, но воображение ведь работает. И, что характерно, сам он ревнивый, как зверь, Петька-то! Я работаю в… ну, в одной фирме, причем у нас мужиков полно, и все как на подбор, вроде Сереги, а мой законный меня заколебал: уходи да уходи оттуда, устройся на телефонную станцию, что ли. Интересное кино! – возмущенно подбоченилась Маришка. – Сам мотается по белу свету, а меня в монастырь?
– Да еще монастыря такого не построено, чтобы тебя удержать, – вздохнул кто-то рядом, и увлекшиеся девушки увидели рядом с собой бабу Ксеню, которая, судя по всему, не пропустила ни слова из их интересной беседы. – Ты любую крепостную стену по кирпичику размечешь, как свою семью разметала. Вот и грызи теперь локти.
– Да я лучше горло перегрызу той, которая к Петру клеиться начнет, – обнадежила Маришка, и вновь в ее взгляде, обращенном к Ирине, вспыхнули опасные зеленые огонечки. – Слушай, девонька, а не морочишь ли ты мне головушку? Если тебе Петька и на дух не нужен, с какой радости пустила его в свою постель? Ну ладно, в сеннице, я допускаю, вы случайно сошлись, а в моей светелке?!
– В твоей! – воздела руки баба Ксеня. – Матушка, Пресвятая Богородица, заступница, вразуми ты эту дуру дурацкую! В твоей, сама ж говоришь! И в постель он залез не в чью-то, а в твою! Ну откуда было Петьке знать, бедолаге, что я туда Иринку отправлю спать?! Он-то думал, там по старой памяти ты ночуешь, а уж дорожка в твою светелку у него давно была проторена, еще с той поры, как вы женихались! Я когда проснулась да поняла, что там у вас деется, думала, помру со смеху. Слова сказать не могла!
Ирина вспомнила задыхающееся кудахтанье бабы Ксени в ту достопамятную ночь – и устало покачала головой. Ах ты старая интриганка! Сватья баба Бабариха. Ну что ж, зато теперь Ирина будет знать, как умирают со смеху!
– Дура ты глупая, неразумная, – продолжала честить внучку баба Ксеня. – Неужто у тебя на вышке не все ладно? Ты что думаешь, Петр и в самом деле сюда приехал курьером от Николки? Чтоб тебя увидать, приехал он! Мы с ним загодя списались, что, как только ты в отпуск нагрянешь, я ему тотчас дам знать. Все бросил, все свои пожары, и примчался, чтоб на старом месте любовь вашу возродить, а тут…
– А тут как раз и пожар, – хихикнула Маришка, и вдруг замахала руками, побледнела, словно до нее только сейчас дошел смысл бабкиных слов: – Значит, Петька приехал помириться со мной?! Быть не может! Что ж ты мне сразу не сказала? Что он сразу не сказал?!
– А вспомни, как ты его встретила, – буркнула баба Ксеня. – Прямо в вилы! Я уж думала, у него не только язык отсохнет, но и что другое.
Она резко прижала палец к губам, завидев приближающегося Петра.
– Бабуль, – начал было Петр. – И вы, девчата… – И осекся под жарким, откровенно влюбленным взглядом Маришки. – Ты чего? – спросил недоверчиво.
Она только головой помотала, продолжая бесстыдно ласкать его взглядом. От этого взгляда Петр не налился самодовольством, не засверкал, подобно новенькой денежке, как следовало бы ожидать, а, наоборот, сгорбился, набычился, воткнул глаза в землю и сердито пробурчал:
– Вечно издеваешься! Давайте-ка покличьте остальных. Время отжигаться.
– Ох, милый… – Баба Ксеня, сразу забыв обо всем прочем, всплеснула руками и беспомощно воззрилась на Петра: – Да ты что? А может, не надо?! Больно страшно – своими-то руками… Это ж и луговины погорят, где мы скотину пасли, и в лесу одна гарь неживая останется. Ни ягод, ни грибков в этом году не дождемся… Гляди, вечереет уже, и ветер стих. Вдруг да и обойдется, сбережет нас господь? Как-никак, мы с Пресвятой Богородицей все обошли, отоптали. Небось и ей неохота в погорелицах оставаться, должна оборонить!
Баба Ксеня рассуждала так, словно Пресвятая Богородица была одной из немногочисленных жительниц Вышних Осьмаков и в ее собственных интересах было позаботиться о своем пристанище. В самом деле, не в богодельню же идти! Не в домостарицы же!
– Опять-таки, – баба Ксеня искательно вглядывалась в лицо Петра, словно только от его воли зависело, продолжать бороться с огнем или положиться на его милость, – мнится мне или вроде бы даже дышать полегче стало?
Бабе Ксене, увы, мнилось. Ветер, конечно, притих, но это означало только то, что теперь над деревней не проносились клочья черного дыма, а висело низкое, мутное, однообразное небо. И слегка поредела серая завеса, застелившая окрестности. Однако дальше чем в ста метрах по-прежнему ничего нельзя было разглядеть, а запах холодного пепла, которым был напоен воздух, все так же вызывал ощущение постоянной, уже привычной тошноты.
Петр вздохнул.
– Бабуль, Никола тебе никогда не рассказывал, как мы прыгали в пожар? Сбросили нас, а вокруг такое море! С востока верховик рвется, а на западе расползается по торфянику низовой огонь. Побились мы, сколько могли, и дождались, что все свое оружие извели. Воды нет, и взять негде. Надо отступать, а куда? Обложило нас со всех сторон. Оставалась одна полянка, где мог сесть самолет, однако дьявол наслал сухую грозу. Знаете, что это такое? Молнии играют, громы бьют, небо все исполосовано, дрожит. Не прорваться самолету. У нас даже рация перестала работать, да и без нее понятно, что забрать нас невозможно, надо надеяться только на себя. Начали отжиг. Отожглись – и спаслись только этим. Если б вот так же надеялись на «авось», «небось» да «пронесет», вряд ли свиделись бы мы с вами.
Маришка поджала губы, отвела глаза.
Баба Ксеня торопливо обмахнулась крестом:
– Хватит тебе пугать. Ох, ну ладно, – вздохнула устало. – Пошла я, уж покличу девчат, так и быть. Начнем гарь… даст бог, спасемся!
И она побрела по улице, изредка оглядываясь на Петра, словно надеясь, что он переменит решение.
– Ты уверен, что больше никак нельзя? – спросила Маришка, и в ее голосе Ирина отчетливо различила молящие нотки.
– Уверен. В таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть, как говорится.
– А еще говорится, опасенье – половина спасенья, – послышался рядом старческий голос, и все резко обернулись к деду Никише, который, по своему обыкновению, объявился неслышно и незримо, словно вырос из-под земли, а вернее, спустился с небес.
– Ох, дедуль, ты меня в гроб вгонишь, – сердито сказал Петр, прижимая ладонь к сердцу.
– Не я, – ответил тот, пристально вглядываясь в утомленное лицо парня.
Повисло мгновение тишины. Ирина увидела, как рука Маришки медленно поползла вверх, как стиснулись щепотью пальцы. Ей и самой захотелось суеверно перекреститься. Было что-то в словах старика, в его
