притащил. Помню, он тогда пришел подпитый, а рукоятка зонта в ржавчине или в крови, что ли. Наверное, подрались.
– Леша разве выпивает?
– Рукоятка в ржавчине? Или в крови?..
– А кто сейчас не выпивает!
– Когда это было?
– Не помню. Давно. В мае? Не помню.
– И что дальше, Миша?
– Да ничего, забросил я этот зонт на полку, чтобы глаза не мозолил, и все.
– Когда вернется Леша?
– Но кровь, кровь! Вас это не обеспокоило?
– Скажите, когда вернется Леша?
– Да не суетись ты тут! Заявление… я не могу! А почему это должно было меня обеспокоить? Ну сунул кому-то в морду, ну и что? У брата своя жизнь, у меня своя. За него пусть мать беспокоится. И эта вон… – Он кивнул на Таню.
Наталья посмотрела на Нину Федоровну, которая тем временем, повернувшись украдкой к зеркалу, вколачивала крем в проклятые складки у рта, потом оглянулась и тихо оказала:
– Таня, ты слышала? Таня… Ты понимаешь?
У Татьяны глаза повлажнели, и вдруг зябко, страшно сделалось ей, она даже невольно обхватила себя за плечи.
– Неужели это стоит, Таня… стоит твоей души?
Наталья начала медленно спускаться по лестнице. На повороте обернулась к Нине Федоровне, которая стояла у открытой двери:
– В понедельник, к девяти утра, жду вас в отделении сельского района. Это на Сортировке. Одиннадцатый кабинет. И вашего сына прошу прийти.
– А я? – тихо спросила Таня.
Ей никто не ответил, Нина Федоровна, не глядя на нее, закрыла дверь, и последнее, что услышала Таня, было доносящееся из кладовки-лаборатории самозабвенное, сосредоточенное пение:
– Выйды, коханая, працэю зморэна, хоть на хвылыночку в гай!..
Наши дни
Лидок и впрямь оказался девушкой, вернее, молодой женщиной. Она, ничуть не смущаясь, сообщала всем свой возраст – 32 года, а также не скрывала имени и фамилии: Лидия Дуглас.
– Экая неожиданная фамилия! – удивилась Алена. – Откуда она взялась только? Прародитель у нее был шотландец какой-то, что ли?
– Я знал одного Дугласа, который был не шотландец, а цыган, – мрачно сказал Анненский. – Он спас мне жизнь и изменил всю мою судьбу.
– Почему вы так сердито об этом говорите?
– Потому что воспоминания о том времени не доставляют мне удовольствия. Че-е-ерт…
– Да что такое?
Анненский не ответил. Алена заглянула через его плечо и увидела, что он рассматривает фотографии, помещенные в галерее Лидии Дуглас. Правда, было совершенно непонятно, что могло вызвать его потрясенное восклицание. Лидия оказалась очень милой женщиной с русыми волосами, яркими глазами и прелестной улыбкой. Она улыбалась, стоя на лыжах, улыбалась, перепрыгивая через лужу и подобрав длинную черную юбку, так что открылись чудные длинные ноги в ажурных чулках, она дразнила лохматую собачонку и сидела на большом диване на фоне просторных книжных шкафов, обхватив за плечи красивую и очень похожую на нее немолодую женщину и мужчину цыганского типа с наполовину черными, наполовину седыми волосами.
– Они… – прошептал Анненский. – Это они! Александр Савельевич Дуглас, а ее звали Наталья Сергеевна. Как же фамилия… Наталья Сергеевна Родинцева.
– Это ее родители, – сказала Алена. – Она похожа на мать, а на отца не похожа совершенно.
– Насколько я помню, у Натальи Сергеевны была дочь, с Дугласом они просто работали вместе. Значит, потом поженились. Но в тот вечер на Ветлуге, кроме Дугласа, был еще один человек… Вот он.
Он нажал мышкой на еще одну фотографию – черно-белую – и увеличил ее. Это был тот же самый диван, те же шкафы, однако компания на диване была больше, и, судя по лицам Лидии, Натальи Сергеевны и Дугласа, фото было сделано лет десять назад. На диване вместе с ними теснились еще трое: очень привлекательный ясноглазый мужчина, полная, необычайно уютная женщина – этакий тип кустодиевской красавицы – и худенькая девочка лет пятнадцати, обещавшая стать в будущем такой же красавицей, только, может быть, менее полной.
– Вон он, Лосев, – сказал Анненский с улыбкой. – Если бы не Наталья Сергеевна, я бы человеком не стал. Если бы не Дуглас и не Лосев – меня бы вообще не было в живых. Можно сказать, я им всем на свете обязан. Я их добрым словом вспоминаю всегда, но таких, как я, у них было… каждый день у них были такие, как я! Они меня давно забыли, конечно, а вот я… Нет, я не лез им на глаза, я своей жизнью жил и даже, может, тоже про них забывал, но я всегда их помнил. Понимаете?
– Конечно, – сказала Алена. – Чего ж тут не понять. А как так вышло, что вам жизнь спасли? На вас напали?
Анненский не ответил и проговорил совсем другим тоном:
– Какая странная фотография.
– Почему?
– Потому что все эти – новые. А она – давняя.
– Ну и что такого?
– Не знаю. Очень странно, вот и все.
– Ну, может, эта фотография дорога ей как память.
– Вот именно, – проговорил Анненский тем же мрачным голосом, который наводил тоску на Алену. – Как память…
Дверь открылась, и вошел Чингисхан.
– Устали ждать, ребята? – спросил и дружелюбно подмигнул Алене. – Готова «Лада». Можете снова биться о борт корабля или «Лехуса», что уж вам в голову взбредет. Кстати, Елена Восхитительнейшая, когда станете сами ездить, не забывайте Петряя и его «Авторай».
– Не забуду, – сказала Алена, улыбаясь глазами. – Даже если не стану ездить – все равно не забуду.
– У тебя принтер работает, Петряй? – спросил Анненский. – Мне тут надо кое-что распечатать.
– Да конечно, печатай. – Он заглянул через плечо друга. – А это что за компания?
– Это мои друзья, – ответил Анненков. – Родственники, можно сказать. Только я их давно не видел, а теперь нашел. Я пока распечатаю, а вы Денису позвоните, – велел он Алене.
– Ах, вы еще и Дениса приведете? – возмущенно воскликнул Чингисхан. – Ну, ребята, вы совсем в моем офисе прижились.
– Извините, – смущенно пробормотала Алена, – мы сейчас уйдем, честное слово.
– О Елена, – сказал Чингисхан с придыханием, – если хотите, можете жить здесь. Не нравится здесь, поселю вас в своей квартире. Между прочим, не только Митяй не женат, но и я тоже. Но если он обитает в какой-то конуре в стиле ретро, то у меня сделан прекрасный евроремонт.
– Извините, – снова сказала Алена, но уже без смущения. – К сожалению, я терпеть не могу евроремонт.
– Понятно, – вздохнул Чингисхан, не теряя оптимизма. – Тогда… вместо моего непринятого сердца…
И он жестом фокусника выхватил из кармана красивое золотистое яблоко:
– Прекраснейшей! А?
1985 год
Таня Смирницкая была единственным ребенком своей матери. С отцом ее мама рассталась вскоре после Таниного рождения, и Татьяна по этому поводу ничуть не комплексовала и даже, когда
