глазах:
– Ну что, побратим, разжился?
– Как бы не так, — хмуро отозвался рыжий. — Нету у них ничего.
– Ты что, Ганька?! — изумился русоволосый. — Я сам слышал, как баре судили да рядили, мол, в город собрались, дом покупать, деньги собрали огромадные…
– Это мы с тобой, Ероха, дураки огромадные, — сказал Ганька. — Они дом купили — денег и нет.
– А барынины брульянты?
– Нету у ней никаких брульянтов, — хмуро ответил Ганька.
– Чудеса, куда ж она их девала? Неужто дома оставила?! А ведь прежде без них никуда не езживала! Эх, не повезло!
Ганька промолчал.
– А девка? — не унимался Ероха. — Ну хоть с девкой ты побаловался? Эх, раззява! Красота неописанная, я, бывало, ночей не сплю, думаю, как бы я ее разложил, да она на меня и не взглянет никогда!
– Она красота, верно, — горячо сказал Ганька. — Так зачем же красоту губить? Красота — что цвет черемухов. Обобьешь — не воротишь!
– Да ты, Ганька, не в монахи ли податься решил? — обиделся Ероха. — Ну, смотри, как знаешь, а я до этой девки все едино доберусь, не раньше, так позже. Из Чудинова они меня прогнали, но я дождусь, когда они в Щеглы воротятся, и там до нее доберусь — не помилую!
– Да, может, и я ей верю… — вдруг нерешительно проговорил кто-то в толпе бунтовщиков. — Ерофей — он такой жеребячина был… девок перепортил немало… Но ведь ежели девка сама хочет — это одно, а ежели против воли — это совсем другое!
– Да, когда девка свое девство бережет, она и впрямь убить может, — раздался другой голос. — И правильно сделает! Кому потом нужна будет распочатая да с дурной славой?
– Вот ежели б была у меня дочка, да береглась так, как эта, — широкоплечий чернобородый мужик кивнул на Ульяшу, — я б ей только спасибо сказал.
Уже и другие поглядывали на нее сочувственно, как вдруг подал голос Семен:
– Да кому вы верите?! Ведьма эта вас вокруг пальца обвела. Девство свое она защищала, как же! Врет и не краснеет! Она уж давно распочата.
– А ты откель знаешь? — хохотнул кто-то. — Сам отведывал? Да навряд ли она такого, как ты, на три версты к себе подпустит! Небось по усам текло, да в рот не попало, вот и брешешь теперь.
– Собака брешет! — огрызнулся Семен. — Я-то не пробовал, врать не стану, а вот этот барин с ней ночь провел! — показал на Анатолия. — Не верите мне, Ефимьевну спросите. Она все видела.
– Правда истинная! — высунулась из-под крыльца ключница, нашедшая там надежный схорон. Впрочем, почуяв, что ей сейчас ничто не грозит, она вылезла на свет божий. — И я видела, и Фенечка видела, как они в постели нежились. Верно, барышня моя?
Фенечка кивнула, не отнимая рук от лица.
Ульяша посмотрела на нее в ужасе: да что же это Фенечка на нее наговаривает?! За что клевещет?!
И вдруг холодок прошел по спине. Вспомнила она губы чужие на своих губах, руки горячие на теле своем… Думала, что снилось это, что морок это ночной, а выходит, не сон?!
Она огляделась — но уже не нашла на обращенных к ней лицах сочувствия.
– Мало ли что вы видели! — проговорил Анатолий, пытаясь сесть. — Видели одно, а было другое. Я не тронул эту девушку, хотя страсть меня одолевала. Она не то спала, не то в забытьи была, я не смог ее разбудить, а взять насильно — подло это!
– То есть ты так и знать не знаешь, ведать не ведаешь, девка ли она на самом деле? — хохотнул Петр. — Может, она давно запачкана, а ты побоялся ее чистоту нарушить? Ну и дурак! Было бы хоть что вспомнить напоследок!
– А может, проверить? — вкрадчиво проговорил Семен.
– Это как же? — озадачились вокруг.
– Да один только есть способ узнать… — ухмыльнулся управляющий. — Им и деды наши, и прадеды девку от бабы отличали. Коли заорет и кровушку выпустит — значит, девка, а нет — значит, баба. Я готов проверяльщиком быть ради обчества!
И, растолкав зазевавшихся мужиков, шагнул к Ульяше.
Но Ганька только глянул — и Семен замер.
– Да ладно, — пробормотал примирительно, — можно и иначе освидетельствовать. В колодец ее суньте. Утопнет — значит, невинная душа, а выплывет — значит, черт своей ворожит. Тогда убить ее за лжу, да и весь сказ.
– Да ты спятил от злобы своей, — слабым голосом, но яростно проговорил Анатолий. — Это же значит — смерти предать безвинного человека. Что за дикость!
– Ну, отцы и деды наши так делывали, не нам их судить, — пожал плечами Семен.
– Знахарку позвать надобно, — заговорили мужики. — Знахарки умеют выведывать, девка или нет.
– Да и верно, — оживилась Ефимьевна. — Я хоть и не знахарка, но все одно — я сведущая, я ее испытаю! Суну ей морковку промеж ног иль огурец. Коли окровавится — значит, девка она, а нет — баба, и все врет.
Мужики дружно заржали.
– Да на такой случай у меня свой огурец есть! — крикнул кто-то.
– А у меня — морковка!
– Хреновина с морковиной!
Похотью повеяло в воздухе…
Ульяша не выдержала, вскрикнула отчаянно и кинулась к Анатолию. Припала к нему, прижалась, как к последней надежде, в поисках защиты — и тут же отстранилась, поглядела изумленно, не понимая, почему поступила так. И он смотрел на нее с тем же изумлением.
Кругом орали, хохотали, а они смотрели друг на друга — и не могли сказать ни слова.
– Тихо! — раздался зычный голос атамана. Он хмуро оглядел Ульяшу, потом перевел такой же хмурый взгляд на свою компанию и сказал, тяжело, веско роняя каждое слово:
– С этой девкой я сам разберусь. Замолкли все, ну! Не затем мы сюда шли, чтобы поганствовать попусту.
– А зачем мы сюда шли? — выкрикнул Семен, забегая в толпу бунтовщиков. — Мы шли за Ероху мстить. А теперь, значит, и делать нечего? По избам ворочаемся? Давайте хоть барское добро потрясем, разживемся!
– Иди в дом, — приказал Ульяше Ганька. — Хочешь быть жива — иди. И ты с ней иди, барышня, — мрачно поглядел он на перепуганную Фенечку. — Запритесь в светелке да не отворяйте никому, кроме меня. Я вас не трону, скоро с разговором приду. — И, видя, что Ульяша не хочет отходить от Анатолия, схватил ее в охапку и зашвырнул на крыльцо с такой силой, что Фенечка едва смогла ее удержать, обе они чуть не упали, и, хоть Ульяша пыталась снова спрыгнуть с крыльца, Фенечка все же смогла утащить ее за дверь.
Анатолий привстал было, провожая ее взглядом, но Ганька походя, несильно пнул его — и он снова распростерся на земле.
– Лежи! — приказал атаман, и по голосу его чувствовалось, что он сейчас еле сдерживается, что — на пределе ярости. — Больно прыток! Лучше бы тебя запереть понадежней! Тебя — и вон его! — неприязненно кивнул он на Петра. — Семка! Где в доме можно господ запереть, да чтоб не выбрались?
– Мест полно! — подбежал бывший управляющий. — Подвалы тут — хоть армию запирай. Но самый надежный — средний подвал. Из всех прочих есть выход наружу, а в средний можно только через поварню попасть. Оттуда не убегут, но все же в поварне караул нужно поставить.
– Поставьте меня караульщиком в поварне! — крикнул один из мятежников. — Оголодал!
– Да всем поесть пора! — орали бунтовщики. — Пускай барский повар нам сготовит! А вообще
