прадед наш Егор Егорыч. Матушка рассказывала, что он мечтал весь дом одной печкою отапливать. Сложил ее в подвале, провел воздуховоды в стенах на манер печных труб, в виде длинных таких бочек, сложенных одна с другой, только от подвала до крыши… Страшно подумать, сколько ломали да заново строили! Стены округ них сызнова установили, да вот беда — не мог теплый воздух бревенчатых стен прогреть. А если больше жару поддавать в печи, дощатые воздуховоды могли и вовсе загореться. Понял прадед, что иначе надо было эти трубы прокладывать, не внутри стен, а по ним, — но рукой махнул, не стал ничего переделывать. Надоела ему вся эта затея, снова начали в доме маленькие печки топить, как в старину велось.
– Та-ак… — протянул задумчиво Петр. — Теперь понимаю, откуда он сведал про эти ходы!
– Кто? — простодушно спросил Анатолий, хотя прекрасно понял, о ком идет речь.
– Дед Пихто! — огрызнулся Петр. — Ладно, хватит болтать. В каждой трубе около пола дверцы были — для прочистки ходов… Ага, вот она, нашел я ее! Ну, теперь дело за малым: по голой трубе наверх вползти, как тараканы ползают.
Они влезли через малое отверстие словно бы в бочку, довольно тесную, но все же вдвоем кое-как можно было стоять. Каждый звук отзывался гулким эхом.
– Потише! — выдохнул Петр. — Потише, не то во всем доме нас услышат, подумают, черти в трубе завелись. Давай полезем наверх. Как до первого яруса доберемся — это сажени две [4], даже чуть поменее, — должен ход поуже стать и изогнуться. Там сразу выход, это близ сеней. Надо быть осторожней, чтоб не вывалиться из трубы прямо этим чертям в зубы.
– Туда еще добраться нужно, — задумчиво сказал Анатолий. — Две сажени — это ерунда, а все же — как наверх-то влезть? На стенке даже зацепиться не за что.
– Нагнись, подставь спину, — велел Петр. — Потом распрямишься, я как раз до своротка достану. Залезу туда, потом тебя втащу.
– Бросишь меня, не втащишь, — уныло предположил Анатолий.
– Я бы бросил, — зло хмыкнул Петр. — Да мне бумага нужна, завещание отцово! Только ты знаешь тайник Бережного, в котором она лежит… Да полно! — вдруг усомнился он. — Есть ли она, та бумага? А может, она подложная?
– Клянусь матушкой, что в тайнике Бережного лежит подлинное завещание вашего с ней отца, — веско сказал Анатолий, и все сомнения Петра как рукой сняло.
– Тогда подставляй спину! — скомандовал он.
– Не могу, — вздохнул Анатолий. — У меня же плечо ранено. Твоими стараниями, между прочим! Наступишь на него — я рухну в бесчувствии, а то и помру на месте. Кто тебе тогда тайник покажет?
– А, черт… — зло простонал Петр. — Вот уж и впрямь, все не в лад! Так и быть, становись мне на спину и лезь наверх, потом поможешь.
Он согнулся. Анатолий сначала осторожно, потом крепко утвердился на его широкой, мускулистой спине.
– Ишь… — закряхтел Петр. — С виду тонкий да звонкий, а весoм, ох, весoм!
– А ты и с виду весомей некуда, — хохотнул Анатолий, — ты-то мою спину как пить дать переломил бы. Ну, распрямляйся!
– Не нукай, не запряг, — с усилием выдохнул Петр, медленно распрямляясь.
– Стой! — шепнул радостно Анатолий. — Вот он, лаз! Ну, с богом!
И немедленно Петр с облегчением расправил плечи: несмотря на рану, Анатолий, ловкий, проворный, легко и быстро вполз в поворот воздуховода.
– Ну, теперь опусти руку, тащи меня! — прошипел Петр, пытаясь взглядом проницать тьму.
– Не могу! — донесся глухой голос Анатолия. — Тут узко, как в чертовой кишке! Я ведь головой вперед влез, мне никак не развернуться! Боюсь, застряну!
– А, будь ты проклят! — взвизгнул Петр.
– Тихо! — донеслось сверху. — Тихо, не то услышит кто-нибудь и на шум появится.
И Анатолий, тихонько посмеиваясь, пополз вперед. Он пытался сообразить, где близ сеней может находиться выход из трубы, но потом решил положиться на судьбу.
Пока она была явно на его стороне, глядишь, и впредь не лишит своих милостей!
Но вскоре он убедился, что надеялся напрасно. Сколько он ни ползал, сколько ни обшаривал стен, выхода из трубы найти не мог.
Ганька Искра постоял на крыльце, убеждаясь, что все его распоряжения исполняются беспрекословно, и пошел в дом. Вскоре он оказался в светелке, где сидели перепуганные Фенечка и Ульяша. Девушки держались за руки и со страхом смотрели на дверь. Когда вошел Ганька, обе вскрикнули и прижались друг к дружке.
Это его взбесило. Не тратя слов, он подошел к Фенечке и, схватив ее за косу, потащил из комнаты вон. Она закричала от боли, но не смела противиться, так и побежала, еле успевая перебирать ногами и плача в голос. Ганька захлопнул за ней дверь и стал перед Ульяшей.
Она молча смотрела ему в лицо, часто, судорожно сглатывая. И вся его ярость вдруг схлынула, словно потоком воды ее смыло. И всю Ганькину душу как будто омыло чистыми водами под взглядом этих серых глаз.
– Боишься меня? — спросил он тихо.
Девушка опустила взор, кивнула.
– Ты? — изумился Ганька. — Как ты можешь меня бояться? Неужели ты меня не помнишь? Неужели не узнала?
Она молча подняла глаза.
Ганька распахнул на груди косоворотку, вынул тельный крест на шнурке. Рядом с крестом болтались две серебряные сережки, похожие на черемуховые цветки.
– А это помнишь? Ну, узнала теперь?!
Ульяша снова отвела глаза.
– А я тебя с того дня ни на минуту не забывал, — пробормотал Ганька. — Все время о тебе думал, все время ты со мной была. Несколько раз я тайком в Чудиново приходил, на тебя смотрел. Как-то раз в баню хотел залезть, тебя там поймать, да не успел: ты уже там затворилась с нянькой. Пробрался под окно — подглядеть, да не смог, крапивой обстрекался… Неужто ты меня ни разу не заметила? Неужто ни разу не вспомнила?
Помолчав, Ульяша покачала головой:
– Нет. Я не люблю про страшное вспоминать.
– Да что ж там было страшного?! — удивился Ганька.
Она зябко повела плечами:
– Все! Твой топор… выстрел… как матушка плакала, как испугался батюшка…
– Ну, прости, — пробормотал он виновато. — Прости, забудь плохое, это все уж миновало. Я же перестал вас стращать, как только тебя увидал. С одного взгляда… И потом ушел, не тронул вас, брульянтов не взял — вон как сияют в твоих ушах! Я же добро вам сделал. Как же ты забыла меня?
– Так ведь доброе дело — оно самое обыкновенное, — сказала Ульяша. — Мы все должны каждый день так проживать, чтобы только доброе делать. Нешто все упомнишь!
– Я мог вас убить, но не убил! — обиженно воскликнул Ганька. — А ты меня забыла! Я помнил тебя каждый день, а ты меня забыла!
Ульяша опустила глаза, чтобы Искра не видел ее смятения.
Нет, конечно, она не забыла его! Ну, может быть, каждую минуту и не вспоминала, но по ночам — частенько. Это был самый лютый кошмар — как рыжий разбойник, только что милосердно канувший в чащу, вдруг возвращается за серьгами… Ульяша уже вдела их в уши, и он вырывает серьги из мочек, вырывает жестоко, грубо, а когда матушка с батюшкой пытаются за нее вступиться, разбойник бьет их обухом топора. Они падают мертвыми, а он взмахивает тем же окровавленным обухом над Ульяшиной головой…
Здесь Ульяша всегда просыпалась с ужасным криком. Прибегала матушка, плакала над ней, потом однажды попросила снять серьги, отвезла их в церковь, священник их отчитал — и кошмары прекратились. Но Ульяша помнила то, что случилось на лесной дороге. И теперь, увидав рыжего разбойника в Перепечине,
