Зиберов загодя спланировал и побег, и уничтожение усадьбы. А может быть, он все это выдумал не сам, а только воспользовался плодами чужой выдумки, чужих трудов – Асана, например… Оставалось только гадать, зачем мог Асан готовить прекрасное здание к уничтожению. Возможно, он тут вообще ни при чем и это дело еще чьих-то рук. Теперь спросить не у кого: усадьба была пуста, безжизненна. Несколько чудом оставшихся в живых собак – и двое людей, страдания которых, наверное, наконец-то утомили богов, и они решили заступиться за эту пару, дав ей возможность хотя бы выжить в катастрофе – а для чего, предстояло еще понять…
– Боже, боже мой, – бормотала Лёля, потерянно озираясь и как бы не веря глазам. – О боже мой… Да как же такое могло… А мы-то… Мы-то что же…
Дмитрий понял, что ее начали терзать запоздалые раскаяния совести. Ну да, конечно: это практически все равно что заниматься любовью на кладбище. Их может извинить, впрочем, то, что оба в эти минуты не осознавали ужаса свершившегося, да и вообще не соображали, где находятся. Они просто отдали дань вернувшейся к ним жизни, они воскурили фимиам на ее вечном алтаре – как могли, единственными доступными средствами. Время каяться и ужасаться пришло позднее.
– Неужели все погибли? – твердила Лёля, бредя вдоль развалин. Дмитрий, взвалив на плечо сумку, шел следом. Некоторые собаки вереницей нерешительно потянулись за ними. Другие же, пригревшись в отблесках огня и поуспокоившись, уже спали.
– Неужели все, все? Никого не осталось? А Олеся? – вдруг вскрикнула Лёля, оборачиваясь, и Дмитрий увидел, как пламя заиграло в ее непролитых слезах. – Олеся! Олеся!
– Не надо, не рви сердце… – начал было Дмитрий – и осекся, увидев, как она отвернулась, опустила голову. Стояла рядом, но была далеко – не только от него, но и от себя прежней, он остро почувствовал это. Не так уж много времени пробыли они вдали друг от друга, но сейчас Дмитрий с удивительной ясностью понял, что понадобится нечто большее, чем сумасшедшие объятия, чтобы снова привыкнуть друг к другу, а главное – не захотеть больше расставаться. Слишком много пережила без него эта женщина, которую он в запальчивости, тоске, в припадке гордости не раз называл своей женой, слишком много она перестрадала, чтобы молчаливо подчиниться мужскому эго и скромно потащиться в кильватере жизни человека, пусть даже безусловно любимого. Словно совершая некое открытие, Дмитрий понял, что невозможно, оказывается, просто схватить Лёлю на руки и унести прочь отсюда. Есть даже в горе и страданиях нечто, чего она никогда не забудет и не захочет забыть. Он знал это по себе, по старым воспоминаниям, которые причиняли боль, но с которыми он не согласился бы расстаться ни за какие блага беспамятства, – теперь предстояло узнать, что, оказывается, не только собственная жизнь сложна, непонятна и порою способна пугать причудами подсознательного. Что значила для нее эта Олеся, из-за которой таким горем исказилось Лёлино опущенное в ладони лицо? Мгновенная ревность сжала сердце, но тут же Дмитрий спокойно подумал, что мог бы сейчас принять в свою душу очень многое. Он обрел в себе странную, доселе незнаемую способность понимать и прощать и твердо знал: если бы было за что
Он резко обернулся. Послышалось или в самом деле сквозь треск пламени и шум деревьев внезапно донесся слабый зов?
Лёля вскинула голову:
– Плачет кто-то? Или мне чудится?
Дмитрия так и ударило на миг: почему Лёля смотрит на него так испуганно, словно уверена, что он сейчас грубо отмахнется, скажет: да ну, ерунда или что-то в этом роде? Захотелось обнять ее, но он только отвел с ее лба перепутанные мокрые пряди:
– Может быть, это Олеся? Пойдем скорее.
Они побежали вокруг развалин. Собственно, бежать мог только Дмитрий – он был обут, а Лёля ковыляла босиком, ежеминутно охая, когда на пути попадались обломки, осколки, а ведь ими было усеяно все вокруг. Дмитрий пытался помогать ей, взять на руки, но она сердито махнула: беги, мол, ищи ее! – и он побежал.
Ветер донес новый тоненький вскрик, но трудно было понять, откуда кричат: сверху или снизу. Снизу – это означало из-под завала, и, когда эта мысль ударила Дмитрия, он впервые ощутил, какой пронизывающий дует здесь ветер.
Пожар уже утихал. Горело в основном правое крыло, а развалины центральной части здания курились скорее пылью, а не дымом. И все-таки там что-то, несомненно, горело, потому что было достаточно светло, чтобы Дмитрий смог различить какое-то трепыхание на высоте второго этажа. Казалось, кто-то мечется по самому краю обвалившейся лестничной площадки, как бы примеряясь, можно ли прыгнуть вниз.
– Олеся! – крикнул он, и тень замерла. – Олеся!
– Олеся! – позвала, срывая голос, и Лёля, и этот крик едва не стал для девочки роковым: она рванулась вперед и только чудом не сорвалась вниз.
– Стой, где стоишь! – приказал Дмитрий, взбираясь на завал.
Возможно, следовало вернуться за снаряжением, но он решил сначала осмотреться. Обогнул вертикально застрявшую балку – и даже замер от удивления. Так вот почему светло: почти во всех комнатах второго этажа горит электричество! Очевидно, здесь было аварийное обеспечение, и оно при взрыве не просто осталось в целости, но и дополнительно сработало, а может, заклинило что-то, потому что свет горел везде, где раньше, как помнил Дмитрий, царила темнота.
На миг мелькнула мысль, что все это очень напоминает декорации какого-то спектакля: множество освещенных комнат с мебелью, картинами на стенах, пока безлюдных, но вот-вот там появятся актеры. Вот только декорации ставились кое-как, страшно небрежно. Картины висят криво, сорваны портьеры, в окнах нет стекол, а мебель кое-где обрушена и буквально встала на дыбы. Ох, сколько раз ему приходилось видеть такую жуткую «сцену», где внезапно начинала разыгрываться человеческая трагедия, поставленная режиссером по имени Несчастный случай! Но здесь все произошло по злой воле человека, и Дмитрий на миг растерялся от ненависти к нему. Да, да, конечно, перед ним лежало в развалинах место, где Лёле причинили столько страданий, усадьба с красивым названием, ставшая для Дмитрия символом логова врага, и все-таки дико было, что разрушено это логово не извне, а изнутри, одним из тех, кто жил здесь, кормился с руки Хозяина, подобострастно лизал эту руку, а теперь равнодушно исчез, оставив за собой только огонь, дым, нагромождение обломков, трупы под завалами… Но один человек все же определенно был жив.
Теперь Дмитрий видел ее более или менее отчетливо: маленькая фигурка в пижаме, волосы всклокочены ветром, на лице маска пыли, очерченная темными следами слез.
– Олеся, – позвал он, стараясь больше не кричать, чтобы не напугать ее еще сильнее. Довольно и того
