Лия поглаживала пышные русые волосы и размышляла, что женщина, даже если она переодета в мужское платье, всегда остается женщиной, ибо чуть что – ударяется в слезы, ну а мужчина, к примеру, даже если он окажется переодет в женское платье (это трудно представить, конечно, однако всякое в жизни бывает… ну мало ли зачем мужчине вдруг понадобится переодеться в женское платье!), всегда будет стараться ее утешить.
Конечно, Лия была очень склонна к философским размышлениям, однако они оказались прерваны новыми словами ее спасительницы.
– Я его терпеть не могу, я другого люблю! – прорыдала Афоня отчаянно. – Но он для меня так же недоступен, как звезда на небе! А ужасней всего, что он и сам влюблен в такую же далекую, недоступную звезду!
– Милое дитя, – сочувственно вздохнула Лия, сердце которой тоже не раз бывало поражено безнадежной любовью, – мы не властны в своих страстях!
– И очень плохо! – строптиво выкрикнула девушка. – И очень глупо. Ничего не придумаешь глупее, чем сто лет любить женщину, которая причинила ему одно только зло!
– Сто лет?! – ужаснулась Лия.
– Ну пять, какая разница?! – всхлипнула Афоня. – Все равно глупо – отказываться от своего счастья и делать несчастной меня! Ох, как я ее ненавижу! Если бы могла ей навредить, я сделала бы это! Душу дьяволу продала бы!
– Кто же она? – прошептала Лия, пораженная ненавистью, которой был проникнут голос девушки, но та угрюмо качнула головой:
– Я этого никому не скажу, даже вам, хотя чувствую, что могла бы вам совершенно доверять!
– Мне приятно это слышать, – ласково сказала Лия, – тем паче что я и сама чувствую к вам огромное расположение. Но пора, пожалуй, уходить. Как бы ваш жених не вернулся!
– Да, – отерла глаза Афоня. – Вы правы. Этот его ужасный Брекфест… на самом деле я очень люблю собак, но только не таких безволосых бледных уродов, как английские доги!
– Согласна с вами, – прочувствованно поддержала Лия.
– Спуститесь с галереи и идите вон туда, налево, – указала невеста Гарольда Гембори. – В заборе есть калитка для садовника…
– Я знаю, – улыбнулась Лия. – Именно через эту калитку я и попала сюда. Но… – Она предостерегающе подняла палец. – Но умоляю вас, не спрашивайте зачем. А я не стану спрашивать вас, что означает тайна вашей помолвки с молодым Гембори и кто та дама, которую вы так ненавидите. Но даю вам слово: если бы я могла разрушить вашу ненавистную помолвку и повредить той даме, я бы сделала это без раздумий!
Девушка только вздохнула в ответ – так вздыхают о несбыточном счастье…
Взгляд в прошлое
Возлюбленного, которого Елизавета потеряла на сей раз, звали Алексей Шубин. Встретился он на пути рыжей красавицы именно тогда, когда она вела себя тише воды, ниже травы. После воцарения Анны Иоанновны тем, кто остался в живых и не разделил участь Долгоруких, пришлось притихнуть – так притихают шаловливые птички, когда на ночную охоту вылетает из гнезда огромная, свирепая, громко ухающая сова с неподвижным взором больших желтых глаз.
Правда, глаза у новой императрицы были не желтые, а карие – маленькие, исподлобья. Но сути дела это не меняло.
Притихла и Елисавет. Конечно, она была очень легкомысленна, однако не настолько, чтобы не понять: малейшая оплошность, малейшее подозрение в том, что она лелеет какие то честолюбивые замыслы, что помнит о своем происхождении и праве на престол, – и все! Либо клобук, либо виселица. Наилучшим выходом представлялось замужество, однако Елизавета заранее содрогалась, воображая, какого супруга ей, цветущей, легконогой, изящной, прельстительно полноватой, голубоглазой и рыжеволосой хохотушке, сможет сыскать неуклюжая, громоздкая, мрачная, с тяжелым подбородком и нечистой кожею кузина Анна.
Поэтому Елисавет всячески уверяла, что замуж не хочет, что вообще никуда не желает уезжать из России, а вполне счастлива той жизнью, которую ведет: жизнью веселой девицы.
Благодаря неунывающему нраву, унаследованному от матушки Екатерины, точнее говоря, Марты Скавронской, ничто Елисавет (в кругу императрицы ее пренебрежительно кликали Елисаветкой) и в самом деле особо не заботило.
Нет денег на туалеты – ладно, станет круглый год ходить в легком белом платьице с подкладкой из темненькой, немаркой тафты («Чтоб не делать долгов, – объясняла она, – потому что, если бы я делала долги, я могла бы погубить свою душу: если бы умерла, никто не заплатил бы моих долгов, и я попала бы в ад, а я этого не хотела!»).
Нет у нее дворца, в котором можно жить, – ну что ж, поселится либо в Александровской слободе, под Москвой, либо, когда Анна Иоанновна велела переехать в Петербург, в маленьком домике на далекой окраине. Все равно она лучше всех танцевала на придворных балах, особенно менуэт, и благословляла при этом свою матушку Екатерину, по настоянию которой выучилась исполнять его с блеском. Ну а уж если надобно было рядиться на модных маскерадах, то Елисавет всех с ума сводила своей великолепной фигурой, когда одевалась в мужское платье.
Но фигура фигурой, а все же всерьез ее никто не принимал. Придворные, искавшие милостей у императрицы, с ее легкой руки презирали Елисавет: и за «незаконное» происхождение, и за образ жизни.
А как же ей следовало жить на те скудные средства, которые отпускались? И не могла же царевна всегда хранить на лице ту постную мину, которой желала от нее Анна Иоанновна и которая свидетельствовала бы, что Елисавет совершенно отреклась от своих прав и ни на что больше не претендует.
Коли она не могла позволить себе заморские лакомства и вина, от которых ломился стол императрицы, ну так и ела орехи и маковники, пила домашние наливочки, качалась на качелях с деревенскими девушками в Александровской слободе, плясала с ними, ну а чтоб не было недостатка в мужском внимании, хаживала в гвардейские казармы.
Гвардия обожала Елисавет. Для них ничто не значила «незаконность» ее происхождения – она была дочь Петра… хотя и вела себя больше как дочь своей матери, прошедшей множество солдатских постелей (порою ими служили охапки соломы, а то и простая трава мурава), прежде чем попасть в постель государеву. Елисавет отвечала любовью на любовь. Она крестила солдатских и офицерских детей (за что ее почтительно называли «матушкой»), она строила глазки статным воинам, она танцевала с ними и кружила им головы, она выбирала из их среды любовников…
Вот так был выбран однажды Алексей Шубин, при одном взгляде на которого Елисавет как то раз ощутила то самое трепыханье сердечное, которое вещало: где то близко любовь!
Сын бедного владимирского помещика из окрестностей Александрова, Шубин в 1721 году начал службу четырнадцатилетним солдатом лейб гвардии Семеновского полка, где произведен был в унтер офицеры, а потом в прапорщики. Веселый, точно как и очаровавшая его царевна, неутомимый плясун и еще более неутомимый любовник, он был истинным чудом. Елисавет удалось добиться, чтобы возлюбленного дали ей в ординарцы, – и теперь они стали неразлучны.
Однако лейб гвардейский прапорщик браво сражался не только на постельном фронте. Он был достаточно честолюбив, чтобы поддерживать и разжигать честолюбие, почти угасшее в его возлюбленной. Он не уставал напоминать Елисавет о ее происхождении и праве на престол. Возможно, он чаял и сам обрести там место, ведь память о солдатской прачке, ставшей императрицей, могла вдохновить какие угодно честолюбивые мечты.
Однако Алексей Шубин даже не подозревал, на какой тоненький ледок он ступил, когда сделал первый шаг навстречу пылкой и очаровательной Елисавет. Взор Анны Иоанновны, неотступно наблюдавшей за
