лучше перейдем в глубину сада. Я не хочу быть схваченным в доме как ночной убийца.
– А кого вы убили?
– Вас убью.
– Ах да, – кивнул Бекетов, на миг испытав искусительную слабость: вот хорошо, кабы француз и впрямь его убил бы, не о чем было бы страдать, не о ком заботиться… Нет, Афоню покинуть нельзя, невозможно, подло! – Вы правы, я тоже не хочу потом думать, как избавиться от вашего трупа, как из дому вынести ваше мертвое тело, когда я вас убью.
Д’Эон сардонически хихикнул и снова пошел было к окну, но хлопнул себя по лбу:
– Пистолеты не годятся из соображений все той же тайны. Выстрел перебудит половину города, не только всех в посольстве. Придется взять шпаги. Где ваша?
Бекетов показал, потом взглянул на шпагу француза:
– Ого… моя чуть не на пол аршина длиннее.
– Пардон? – изумился д’Эон.
– На десяток дюймов, – поправился Бекетов. – Нужно вам другую найти, с этой вязальной иглой я мериться не стану. Вот что, здесь есть фехтовальная зала, пойдемте туда, там полно самого хорошего оружия.
Он двинулся было к двери, но д’Эон повернул к окну:
– А если кто то из слуг нас увидит в коридорах? Нет, я лучше через галерею туда доберусь.
– Слушайте ка, – озадаченно сказал Бекетов, – а ведь вы, сдается мне, уже были в этом доме! И про Гарольда с Брекфестом знаете, и про фехтовальную залу…
Мгновение француз смотрел на него испытующе, потом улыбнулся:
– Не стану морочить вам голову отговорками. Я здесь уже и в самом деле был. Понимал, что Гембори непременно попытается сорвать мою миссию, надеялся хоть что то выведать, разведать… Однако имел глупость быть замеченным этим голым догом… бррр! – и его хозяином, который тоже – бррр! И спасся в фехтовальной зале, в шкафу, куда меня спрятала… вот эта милая девушка.
Он кивнул в сторону большой кровати, на которой лежала Афоня.
– Афоня? – изумленно переспросил Бекетов. – Вы с ней знакомы?!
– Ну, это было очень короткое знакомство, – пожал плечами д’Эон. – Бедная девушка по преимуществу плакала.
– Почему? – насторожился Бекетов. – А, понимаю… Брак с Гарольдом был ей отвратителен. Одно в этой истории хорошо, что от такой напасти она избавлена.
– Жаль, что она из за этой истории практически лишится возможности исполнения своего самого заветного желания, – с искренней печалью вздохнул д’Эон.
– Это почему? – озадачился Бекетов.
Д’Эон шумно вздохнул и аж глаза закатил:
– О mon Dieu, да потому, что я вас убью.
И злорадно усмехнулся, увидев, как покраснел Бекетов.
– Глупости вы говорите, и она глупости говорит… нашли тоже заветное желание… – пробурчал он сердито.
– Ага, – поднял брови д’Эон. – Значит, вы только с этим не согласны? А с тем, что я вас убью, уже примирились?
Бекетов вздохнул:
– Может быть, так даже лучше будет. Я сначала думал, что должен о ней заботиться – теперь, когда родителей не спасти. Я у нее одна защита осталась. А мозгами пораскинул – какая я ей защита?! Наоборот, от меня одни напасти. Если я погибну, императрица ее простит. Афоня унаследует Бекетовку, все мое состояние. Глядишь, еще и счастье найдет… Ладно, лезьте на галерею да идите в фехтовальный зал, а я через две секунды туда явлюсь.
Однако д’Эон не двинулся с места.
– Не нравятся мне такие разговоры, – пробормотал он. – Не нравится мне, когда меня выставляют дураком, вдобавок дураком жестокосердным. Я еще вчера подумал мельком: что то здесь не то и не так, во всей этой истории. А сейчас почти уверился. А ну ка, расскажите мне, с чего вообще все это началось, как ваше знакомство с Гембори завязалось?
– Не скажу я вам ни слова! – зло ответил Бекетов. – Не нужна мне ваша жалость! Мне одно нужно – ваш клинок в моем сердце!
– Я, сударь, дуэлянт, бретер, но не убийца, – окрысился д’Эон. – Поэтому палача в другом месте поищите. Или вы сейчас же откроете мне всю подоплеку происшедшего, или…
Он замер, приложив палец к губам. В эту самую минуту и Бекетов сделал такой же жест, потому что им обоим враз послышалось легкое шевеление за дверью.
– Продолжайте, – одними губами шепнул д’Эон, помахав ладонью у рта, – продолжайте говорить!
Бекетов кивнул – понял, мол! – и запальчиво произнес:
– Да не стану я перед вами исповедоваться, вы не священник, а я не грешник!
Звук его голоса заглушил и без того почти беззвучные шаги д’Эона, направлявшегося к двери. Он положил пальцы на ручку, бесшумно повернул ее, резко распахнул дверь – и очутился лицом к лицу с высоким дородным мужчиной в ночном халате и колпаке, со свечой в руке. Тот отпрянул было, но д’Эон оказался проворней – схватил мужчину за грудки и втащил в комнату, а тут уже Бекетов не подкачал – приставил к горлу незваного гостя острие своей длиннющей шпаги и прошипел с самыми лютыми интонациями:
– Только пикни – и отправишься к праотцам!
Санкт Петербург, 1740 год
Итак, граф Линар уехал…
Теперь Анне было просто некуда деться: приходилось таки выбирать между Петром Бироном или Антоном Ульрихом Брауншвейгским. Петра она ненавидела потому, что ненавидела его отца, который управлял императрицей так, будто та была хорошо объезженной лошадью (к слову, Эрнст Бирон начинал конюхом, в конюшне же приключались его первые свидания с герцогиней курляндской, будущей императрицей всероссийской). Юный принц Антон Ульрих казался сущей рохлей. Однако делать было нечего. Выбирать, строго говоря, приходилось не между двумя молодыми людьми, а между жизнью на воле или заточением в монастыре.
– Пусть уж лучше будет принц брауншвейгский, – рыдая, сказала Анна тетушке, с тоской вспоминая наружность рохли Антона Ульриха: белобрысый, женовидный, робкий. Слуга из трактира, а не принц! Мальчик на побегушках! Ах, почему некоторым судьба дает родиться на троне, хотя им было бы пристойнее оказаться в курятнике! А другие… другие!.. Под другими разумелся обожаемый Линар, однако упоминать его имя было совершенно невозможно. – Пусть будет принц брауншвейгский! Он хотя бы благородного рода, не то что этот Петр!
Тетушка промолчала, только недовольно нахмурилась. Никто, кроме нее и Бирона, не знал, чьих детей воспитывали он и его жена Бенинга Бирон. Но не могла же Анна Иоанновна признаться, что Петр более чем достоин сделаться мужем ее воспитанницы! Пришлось угрюмо смолчать и понадеяться на случай. Роль случая предстояло сыграть фельдмаршалу Миниху, который по настоянию Бирона призвал Антона Ульриха выказать свою храбрость на поле боя. Принц брауншвейгский принял участие в двух кампаниях и доказал, что среди орудийного грома чувствовал себя более непринужденно, чем в обществе будущей невесты. И его, к несчастью Бирона, хранили небеса: он не был ни убит, ни даже ранен.
Поэтому вскоре после возвращения Антона Ульриха в Петербург в 1739 году назначили свадьбу его и Анны Леопольдовны. Отпраздновать ее решили в июле.
Накануне этого события императрица собралась расширить двор воспитанницы и выписала для нее из Лифляндии трех сестер Менгден, происходящих из древнего баронского рода. Девицы имели настолько уныло благопристойный вид, что Анна Иоанновна вздохнула посвободней. Эти то нипочем не станут
