ради уничтожения своих родственников, по праву восседавших на престоле, – а всем известно, как она поступила с Брауншвейгской фамилией! – продала часть своей страны и своего народа, а теперь отказывается платить по закладной, – когда это станет известно, уже не будет иметь значения, фальшивка сия бумага или нет. Ее имя окажется осмеяно, а репутация изваляна в политической грязи.
– Да к нашему русскому телу ваша вонючая саксонская грязь небось не пристанет! – высокомерно выкрикнул Бекетов.
– Вонючая саксонская, прусская, английская, шведская… многовато грязи, а? В самом скором времени присоединится также грязь французская, австрийская… а что станут свои, русские, о матушке государыне, – эти два слова Линар выговорил по русски, – говорить, которая хотела их продать чужеземцам, вернее, даже продала?..
– Это нехорошо, – угрюмо кивнул д’Эон, – когда пойдут такие разговоры, это будет очень плохо. Не стоит говорить о репутации женщины, ибо в Европе просто не существует нераспутного государя. Однако неумение держать слово нынче не в чести. И торговля собственными землями, собственным народом… это позорно!
– Спору нет, дела плохи, – медленно проговорил Шубин. – А вот позволительно ли вас спросить, зачем вы к нам пришли, сударь, зачем этот разговор повели, когда Гембори, приятель ваш, уже объявил государыне об сем письме?
– Да потому, что он не должен был этого делать! – запальчиво воскликнул Линар. – Но в деле с письмом каждый преследует свои интересы. Англичане хотят прекратить всякий альянс России и Франции. Шведы желают исполнения обещания, данного в том письме. У меня свои интересы. И повезет не тому, кто просто пригрозит опубликованием письма, – повезет тому, кто этим письмом обладает!
– А кто им обладает? – хищно спросил Бекетов.
Линар усмехнулся:
– Разумеется, я. Только, – он быстро выставил вперед руки, заметив, как подался было к нему Бекетов, – разумеется, я его не взял с собой, это надо же идиотом быть! Так что не трудитесь отягощать свою совесть новым актом насилия.
– Какие песни! – проворчал д’Эон. – Какие песни поются! Ну просто Гомерова сирена!
– Скажите, господин Линар, ваш то интерес каков? – нетерпеливо проговорил Шубин. – И почему для того, чтобы этот интерес выразить, вам нужны посредники?
– Вы полагаете, что частное лицо вроде меня может просто так обратиться к русской государыне и начать диктовать ей свои условия? Да меня за такое… в два счета в крепость, а то и сразу в Сибирь. И вообще, она меня и слушать не станет. Однако вы все в разное время, кто давнее, кто ближнее, были ее любовниками. И она поймет ваши слова как проявление заботы о ней. Прислушается к ним. И… исполнит мою невинную просьбу.
– Ну давайте же, говорите, в чем эта просьба состоит! – бабахнул кулаком по столу пылкий Бекетов, чья ревность была до предела разожжена рассчитанно коварной репликой Линара: «Вы все в разное время, кто давнее, кто ближнее, были ее любовниками». Понятно, что про Шубина Никита Афанасьевич знал и ревновать к давно прошедшему считал глупым. Но д’Эон… значит, он был последним увлечением государыни! Проклятый француз! Какое горе, какая несправедливость судьбы, что теперь Бекетов обязан ему спасением, а то и жизнью! Теперь его так просто на шпагу не насадишь, а ведь как хочется!
– Видите ли… – протянул Линар. – В России остались некие расписки, которые я в свое время давал. Финансовые расписки! Я бы хотел их вернуть.
– Что за расписки такие?! – удивился Шубин.
– Да сие неважно, – отмахнулся Линар. – Можно будет просто сказать государыне, что она получит свои бумаги в обмен на бумаги Линара, только и всего.
– Да вряд ли она всякий мусор в памяти держит, – хмыкнул Шубин. – Забыла и о расписках ваших, и о вашем существовании, пари готов держать. Что за расписки? Говорите! У кого то деньги в долг брали, что ли?
– Я ни у кого в долг не брал, – раздраженно выкрикнул Линар. – Я вам не какой нибудь там… Но осенью сорок первого года я уехал из России, увозя с собой почти на пятьсот тысяч рублей драгоценностей для новой императорской короны, которую поручила мне заказать для себя Анна Леопольдовна. Кроме того, у меня было тридцать пять тысяч рублей приданого невесты моей, Юлианы Менгден, и все это я получил под расписки. Эти бумаги где то сохранились, я бы желал их вернуть.
Какое то время в комнате царила тишина.
– Какая жалость, что я не велел Прохвосту тебя покрепче взять за здесь , – с тоской сказал Шубин.
– А лучше прикусить, – сказал д’Эон.
– А лучше откусить, – сказал Бекетов.
– Меня не трогают ваши оскорбления, – высокомерно проговорил Линар. – Но если вы будете продолжать в них изощряться, я передам письмо тому, кому оно предназначалось: шведскому посланнику. И ваша императрица будет опозорена в глазах Европы. Что по сравнению с этим какие то старые расписки?
– Да зачем они вам? – воскликнула Афоня. – Сами же сказали – старые!
– Как же вы не понимаете, – невесело улыбнулся д’Эон, – если эти записки остались у императрицы, она в любую минуту может потребовать возвращения драгоценностей.
– Да да, – кивнул Линар, – совершенно так же, как шведы могут потребовать возвращения северных земель.
– Какого черта… – выдохнул вдруг Бекетов и кинулся на Линара. Схватил его, заломил руки назад: – Шевалье, Шубин, обыщите его!
– Нет, нет! – задергался Линар и завизжал, мелко хохоча: – Ах, осторожно, я боюсь щекотки, тише. Я могу умереть от припадка! Отпустите меня, я брезглив! Напрасно обшариваете меня, словно голодный рейтар маркитантку, я не таков дурак, чтобы таскать собой документы государственной важности. Письмо хранится в моей комнате в посольстве, но где – вам в жизни не найти. У меня отменный тайник! Надеюсь, вы не станете меня пытать, чтобы вызнать, где он?
У Шубина мелькнуло на лице мечтательное выражение…
– Не советую, – сухо сказал Линар. – У меня слабое сердце, я умереть от боли могу. Вы ничего не добьетесь. И вообще, мой камердинер ждет меня, и, если я задержусь, он сообщит Гембори, а тот доложит Бестужеву, что государственные преступники скрываются в доме Чулкова. Поэтому советую меня отпустить.
Повинуясь знаку Шубина, Никита Афанасьевич неохотно разжал руки.
– Итак, – брезгливо отряхиваясь, Линар попятился к двери, – прикажете считать, что мы не договорились? Ну что ж…
– Дайте нам время подумать, – выпалил вдруг Шубин. – Сейчас уже поздно… давайте до утра подождем.
Линар молча кивнул и вышел. И даже Бекетов, у которого явственно чесались руки, не сделал и движения его задержать.
Взгляд в прошлое
Известие о перевороте застало Мориса Линара уже в Кенигсберге, на возвратном пути в Петербург (разумеется, Дрезденский двор благосклонно отнесся к его желанию перейти на русскую службу и не чинил ему в отставке никаких препятствий).
Итак, все было кончено… Сунуться в Россию теперь мог бы только самоубийца. Да, впрочем, новое русское правительство категорично отказалось принять его в качестве посланника – когда наивные саксонцы все же попытались сделать такой запрос!
Более того! Когда спустя несколько лет саксонцы попытались назначить в Россию другого посланника, по иронии судьбы носившего также фамилию Линара, Россия категорически отказалась принять и
