прозвище Ухажерского.
Но в начале 1854 года от Ухажерского катка неожиданно отвернулись многие его посетители- завсегдатаи.
С Ухажерским катком оказались связаны события ужасные и необъяснимые, взбудоражившие всю московскую публику.
А было так. К празднику Рождества на Чистых прудах владельцы катка организовали выставку ледяных скульптур, для чего специально с Яузы доставили выпиленные изо льда монолитные глыбы. Пригласили нескольких мастеров-художников.
Художники трудились над глыбами, вырезывая изо льда — кто копию собора Василия Блаженного, кто Деда Мороза с санями, кто оленей и белочек. Ледяное ваяние для москвичей было тогда в новинку и вызвало много интереса. Газеты писали о сказочной красоте вернисажа, в особенности после включения вечерней иллюминации. Фантастическое, говорят, было зрелище.
Художник Брунов завоевал первый приз — за ледяную скульптуру фигуристки. И столь высоко вознесла его критика и похвала публики, что прямо прославился, сделался модным портретистом.
А младшекласснику Вальке Воробьеву из гимназии на Елоховской повезло не меньше: ему совершенно случайно удалось подслушать один секрет этого Брунова. Валька обожал вертеться рядом со старшеклассниками, но они в компанию никогда его не принимали. И вот теперь у него появилась надежда… Нечто, чем он сумеет привлечь внимание своих кумиров.
Утром, едва завидев в коридоре гимназии своего идола, великолепного Аркадия Баранова, Валька, суетливо дергаясь, забежал вперед перед Киселевым и Барановым, известными и популярными в гимназии личностями, учениками 7-го класса, шедшими в толпе своих приятелей, соратников и подлипал.
— А я знаю, с кого Брунов свою фигуристку делал! — выкрикнул Валька, брызгая слюной и егозя. — Это портрет! Я точно-точно знаю. Я от его самого подслушал!
Вальку не сразу заметили. Сперва Киселев отмахнулся от него, как отмахиваются от комарья в лесу. Но Аркаша Баранов — самый красивый парень в школе, у него пробивались уже первые усики, и это вызывало дикую зависть Вальки Воробьева, все еще слишком похожего лицом на девочку, — барственным жестом остановил приятеля:
— Погоди-ка, Кисель!.. Эй, малой, как тебя? Это ты про фигуристку на Ухажерском? За которую первый приз дали? Она красотка. Ну так и с кого ее Брунов делал?
— Я — Валька. Валентин Воробьев, 4-й класс, будем знакомы. — Стараясь держаться солидно, Валька заявил внушительно: — Фигуристку он делал с Соньки Краузе, его собственной племянницы. — И он выложил свой ударный козырь. — Я даже знаю, где она живет! Могу показать!
— А ну линяй отседа, карась! — Вертясь перед Аркашей Барановым, Валька случайно наступил на ногу огромному Киселеву, и тот отвесил ему подзатыльник.
— Да нет, отчего же… Она точно красоточка! — ухмыльнулся Аркаша. И вдруг притянул к себе Воробьева за шиворот. — Значит, знаешь, где она живет? Хм. Я бы с ней познакомился.
В это время затрещал звонок, и дежурные дядьки принялись загонять учеников в классы.
— После шестого урока сходим — покажешь! Понял, салага?!
У Вальки было четыре урока, и, следовательно, конца шестого ему придется дожидаться, мотаясь где-то по холоду. Домой пойти нельзя, мамка обратно гулять не пустит. Эх! Но ведь чего не сделаешь ради возможности перед всей школой покрасоваться в обществе Аркаши и Киселя?! Да даже и вовсе отморозиться не жалко!
Валька только восторженно кивнул вслед своим убегающим кумирам. Он был счастлив.
После шестого урока собрались и пошли целой компанией: продрогший до костей Валек Воробьев; Андрюха Кисель, силач и гроза всех седьмых и даже восьмых классов; Аркадий Баранов, ленивый, вальяжный красавец и единственный сын главного московского полицмейстера; Ваня Засохин, длинный и худой, лучший конькобежец школы; Лева Дитштейн, прыщавый знаток алгебры; тихий Костя Марежич и грубоватый хохол Стас Василенко.
«Красотка» Софья Краузе, с которой «делали фигуристку», как выяснилось, жила возле самого Ухажерского катка. Вообще-то разговор о сходстве Валька подслушал нечаянно: его еще насмешило тогда странное слово «прототип», которое повторяли художник Брунов и какая-то дама, его собеседница.
— Прототип, во! Это получается то ли поп, то ли тип! — захлебываясь от смеха, рассказывал Валька и размахивал руками.
— Да спокойнее ты, салага! — степенно и недовольно вымолвил Аркаша. — Ну, где тут? Показывай!
— Да вот, вот. Вон ее дом! — И Валька указал рукой скромный деревянный дом на углу улицы. Крупная вывеска над крыльцом «Часовщик Ф. Ф. Краузе. Починка, скупка, продажа, комиссия часов» отчасти подтверждала его слова.
— Она там все время в окне торчит, я сам видел!
— Хорошо бы ее наружу выманить…
— Да как?
Гимназисты подошли ближе к указанному дому и огляделись. В нижних этажах на окнах занавесок не было: здесь располагалась, конечно, лавка часовщика, его рабочие комнаты. На втором этаже окна затянуты кисеей. В третьем окошке кисея слегка колыхнулась и сдвинулась: гимназисты увидели милое девичье личико.
Мальчишки, все как один, вздохнули и замерли: совсем юная девушка на втором этаже была поразительно красива.
— А что? Похожа… — присвистнул Кисель.
— Она, точно, — пробасил Лева.
— Красуля, — согласился Аркадий. — Черт, да я прямо втюрился! — словно бы удивляясь самому себе, сказал он.
— Втюрился? — ухмыльнулся Валька. Лева и Стас хихикнули. Аркаша сердито глянул на приятелей, и они замолчали, а нетерпимый Кисель не преминул отвесить Воробьеву еще один подзатыльник в воспитательных целях.
Девушка в окне робко выглянула из-за занавески. Она увидела направленные на нее восхищенные мальчишечьи взгляды и застенчиво улыбнулась в ответ. Столь явно выказанное ей мужское внимание не пугало ее, скорее напротив. Софья Краузе поглядывала на ребят с интересом.
— Но как познакомиться-то с ней? — деловито спросил Аркаша. — В дом же прямо так не вломишься! Без рекомендаций и все такое…
Гимназисты задумались.
— Тю! Да чего проще! — воскликнул ловкий, никогда не теряющийся хохол Василенко. — Пиши, Аркаша, записку крале!
— Как же ты ее передашь? — нахмурился Аркадий.
— То мое дело, — хихикнул ловкач. — Пиши давай!
Аркаша пожал плечами, вынул из портфеля карандаш и на вырванном из тетради листке, расположивши писчую контору на спине у Валика Воробьева, принялся сочинять послание. Подсмеиваясь и пихаясь локтями, мальчишки то и дело заглядывали в его писанину и давали советы, один другого непристойнее…
Тем не менее записка была написана быстро и довольно кратко — не за счет таланта, а скорее, за счет куцести общей мысли.
«Милая Софья, вы безумно красивы! Приходите сегодня на каток, мне не терпится близко заглянуть в ваши небесные глаза. О, не будь жестока, красотка, растопи для меня свое ледяное сердце! Страстно влюбленный в тебя — Аркадий Баранов».
— Ну… и? — кусая в нетерпении яркие красные губы, спросил Аркадий, глядя на Стаса.
Тот, хихикнув, подобрал окаменелую совершенно ледышку, отброшенную на тротуар копытом извозчичьей лошади, и, выхватив у Аркаши записку, обернул ею лед.
— Камень, ножницы, бумага? — с вопросительной интонацией воскликнул он. И неожиданно для товарищей резко запустил ледышкой в то окно, где они только что видели доверчивую улыбку Софьи
