Портрет неизвестной у окна
В 1864 году на святочную неделю в доме у московского выборного и мецената Василия Ивановича Якунчикова после веселого праздничного застолья между гостями завелся разговор о различных суевериях, связанных с картинами.
Хозяин дома — известный любитель искусств — показывал обществу свою знаменитую коллекцию живописи, по мнению большинства — изрядную и подобранную со вкусом.
— Странно только, что у вас нету ни одного портрета, — сказала одна из дам. — Ведь русский портрет теперь так в моде! Савва Тимофеевич Морозов, говорят, много портретов покупает для своей галереи. А вы, Василий Иванович, жанр этот, видно, не любите?
— С некоторых пор, признаться, не очень! Да и за что его любить?
— То есть как это?! — изумилась дама.
Многие из гостей тоже удивились. Но Василий Иванович отвечал со спокойной усмешкой:
— Знаете ли вы, господа, как в народе относятся ко всякого рода личным изображениям, будь то портрет или фотография? Представьте, много с этим связано всяческой мистики. Считается, что художник похищает душу изображаемого существа. В это верят, и потому избегают фотографироваться. В особенности оберегают детей.
— Да-да! Я тоже слышал, — подтвердил один из присутствующих, художник. — На Руси, особенно в среде верующих, портреты разрешали писать только с умерших людей. Так и писали — положенными в гроб. Я сам видел работы крепостных художников на Орловщине… Могу подтвердить.
— Однако! Какое жалкое суеверие, — фыркнула дама, спросившая о портретах.
Насмешливые улыбки побежали по лицам. Кто-то засмеялся. Художник и хозяин дома, напротив, оставались серьезны.
— Возможно, и суеверие, — кивнул художник. — Но среди нашего брата это народное поверье не считается совсем уж чепухой. Наоборот! Есть необъяснимые случаи. Например, история юной Лопухиной. Все вы знаете этот превосходный портрет кисти Боровиковского. А знаете ли, что Лопухина, молодая и здоровая девушка, умерла спустя ровно три года после того, как ее портрет был написан? А «Тройка» Перова? Ее даже прозвали «картина-убийца». Помните, в центре этого полотна — мальчик, тянущий сани? Перов отыскал великолепную натуру, мальчика из бедной семьи. Но, несмотря на отчаянную нужду в деньгах, мать его никак не соглашалась, чтоб с Васеньки, ее сына, портрет рисовали. Она будто предчувствовала… Сын Васенька, опора семьи. Но ее все же уговорили. И что же?
Когда Перов представил свою картину на выставке, критики были в восторге. Особенно отмечали, что глаза у мальчика на картине будто живые… Настоящий ребенок был к тому времени уже мертв, скончавшись от внезапной болезни. Картина Перова словно бы украла его жизнь.
— Матерь божья, какие страшные вещи вы говорите! — ужаснулась дама, любительница портретов.
И тут в разговор снова вступил хозяин дома, Василий Иванович Якунчиков:
— Простите, господа, возможно, я и не прав, но… Вот вы спрашивали меня о портретах. Должен признаться, у меня был однажды печальный опыт с портретом. Не хочу сказать, что целиком и полностью готов довериться простонародным объяснениям таких феноменов, но, как бы то ни было… Именно после моего странного опыта я запретил себе и своим близким приобретать для коллекции изображения людей. В особенности — незнакомых.
Позвольте, я расскажу по порядку.
Некоторое время назад, примерно около двух лет тому, ко мне обратился с просьбою один барышник. Его лавка недалеко расположена от моей арбатской конторы, и он, зная мое увлечение, иногда приносит мне показать что-нибудь из закладов, в надежде, что я куплю или хотя бы оценю. Ему нужен бывает профессиональный совет. Понятно, что чаще всего в его лавчонке всякий хлам содержится, безделушки, мелочь.
Но однажды он поразил меня, притащив действительно великолепный портрет кисти неизвестного художника.
«Откуда это у тебя, брат?» — спросил я, стараясь не выдать перед барышником своего волнения. А уж он прямо-таки впиявился взглядом, выслеживая на моем лице благоприятные признаки, чтобы воспользоваться и содрать за товар втридорога. Я его, прохвоста, знаю хорошо; та еще бестия!
Но в деле собирательства я и сам хитрый лис. Я увидал сразу, что картина — настоящий шедевр. Ничего подобного по силе и выразительности вам, господа, видеть не приходилось. Это я, как на духу, утверждаю как знаток.
Барышник сказал, что картину принес и просил продать знакомый домовладелец, отобравший ее у кого-то из своих жильцов вместо платы. «В какую цену сами поставите, дорогой Василий Иванович, в такую и забирайте», — предложил барышник. Учитывая неизвестное имя художника и туманные обстоятельства приобретения картины, я отдал прохвосту за полотно сорок рублей серебром. Притом велел найти и предоставить мне адрес домовладельца-закладчика, а также имя и адрес художника, автора картины.
Помнится, я куда-то спешил в тот день. Заплатив за картину, покупку отослал домой, а сам отправился по делам. Вернулся за полночь, ужинать не стал, но перед сном захотелось мне подняться наверх в кабинет и еще раз взглянуть на портрет. Возле кабинета я застал своего камердинера; он стоял под дверью и тревожно прислушивался. Выражение лица у него было странное.
— Что такое случилось, Тимофей? — спросил я его.
Старик перепугался.
— Ничего. Ничего. Только мне показалось… Может…
— Ну что, что?
— Мы… мычит кто-то в вашем кабинете. Или стонет.
Я расхохотался:
— Что за чепуха?! Никого там нет!
Но Тимофей мой заупрямился:
— Как же нет, — говорит, — я весь вечер прислушивался. Мычит, сильно мычит. А может, вроде как стонет… Вот уж час тому пошел. Кто бы это мог быть?
— Да говорю же тебе — никого! — Рассердившись, я отослал Тимофея и открыл дверь кабинета.
Подумал, что глуховатый старик перепутал стон с кошачьим мяуканьем. У нас по соседству весьма отчаянное животное есть у госпожи Лемшиной — кот Маркиз. Однажды как-то мы с камердинером ловили уже этого бузотера с нашего карниза…
Войдя в темную комнату, я зажег лампу на столе и огляделся.
Первым делом заметил, что ткань, в которую барышник завертывал для меня картину, сползла и валяется на полу. Я страшно удивился и рассердился.
В моем доме строгих правил не много, но те, что есть, выполняются неукоснительно. И главное правило: в кабинет никому без моего разрешения входить не полагается.
Я отлично помнил, что не снимал покрывала с картины. Следовательно, кто-то в кабинет входил без меня и покрывало снимал. Не могло же оно само развязаться и упасть! Впрочем, подумав, я засомневался, так ли мне все помнилось, как на самом деле было? Я взглянул на картину.
Из глубины бедно обставленной комнаты, с постели у окна на меня смотрела на редкость красивая девушка. Опираясь тонкой рукой на постель, а другую свесив бессильно с кровати, она лежала и глядела беспомощно перед собой. Во взгляде ее отражалось сильнейшее волнение, страдание и мука…
Снова, как перед тем в лавке барышника, при виде ее лица меня охватило безумное сожаление. Настоящее сострадание, если только когда-нибудь человек испытывал его, ни с чем больше не перепутаешь: оно похоже на боль, физическую боль. Это чувство схватывает изнутри, бесцеремонно и резко, словно судорога. Давеча я ощутил эту боль сочувствия к несчастной девушке. Сладкое, гибельное сочувствие: красота изображенной на портрете девушки поневоле притягивала взгляд.
Я смотрел в ее сумрачные глаза и видел, что она умирает. Юная, красивая, полная жизни и любви, с яростной надеждой смотрит вперед, но впереди — только гибель, только смерть. Почему? За что?!
Не в силах удержаться от жалости, я протянул руку и погладил картину.
