Внезапно комнату захлестнула темнота. Лампа погасла ни с того ни с сего. И я почувствовал рядом с собой чье-то горячее дыхание. Хриплый, измученный голос простонал: «Помоги! Помоги мне!»
Не знаю, как, но я увидел в темноте перед собой ее глаза. Черные, сияющие от слез. Она умоляюще глядела из тьмы. Совершенно живая! Холодной влажной рукой она коснулась моего лица и потянула к себе… В ужасе я сделал шаг, ноги мои подогнулись, голова закружилась, и больше я ничего не помню о той ночи.
Мне повезло. Еще на полшага ближе, и я, потеряв сознание, разбил бы голову о чугунную решетку камина… Тимофей нашел меня спустя четверть часа. Он снизу услыхал шум, поднялся по лестнице, стучал, а после выломал дверь.
В луче света он увидал меня лежащим на полу. А надо мной колыхалось что-то белое, вроде столба дыма или тумана… Так описал мне это потом Тимофей. Войдя в комнату, он закричал, и от резкого колебания воздуха странный дым тут же пропал, рассеялся.
Портрет лежал на полу, изображением вниз.
Наутро, придя в себя, я самолично замотал его плотно в несколько слоев бумаги, обернул тряпкой и потуже затянул бечевкой. Как ни привлекательна была девушка на портрете, я больше никогда не хотел ее видеть. Я не желал подвергать свои нервы испытанию.
В конце концов я передал картину в дар художественному музею. Думаю, она и теперь там пылится в запаснике. Никто из наших культурных деятелей не рассчитывает, что неизвестный художник способен создать шедевр. Поэтому-то к картине не проявили в музее особого интереса. И надеюсь, не проявят. Я бы не хотел, чтобы ее беспокоили…
— Однако чей же это был портрет? Вы не узнали? — спросила дама, затеявшая весь разговор. Лицо ее пылало и кривилось от сочувствия.
— Что? А, да, да… Да, выяснил! — Василий Иванович, впавший было в задумчивость, обернулся, провел рукой по лицу, будто утирая пот.
— Вы все, господа, догадываетесь, наверное, что история это печальная. Портрет написал художник, о котором известно только, что был он родом откуда-то из-под Костромы… Человек-никто, как часто бывает с людьми, загубившими свою жизнь в провинции. Возможно, этот художественный гений никогда не проявил бы себя так полно, если бы… не его несчастье.
У этого художника была молодая красивая жена. Глупость, порочность, недостаток воспитания, неопытность или что-то еще стали причиной — кто знает? Известно только, что она сделалась неверна мужу. Поддалась на лестное ухаживание столичного офицера и сбежала с ним. В Москве блестящий любовник наделал долгов, и, как только новая пассия надоела ему, он ее бросил.
Молодая женщина, не сумев пережить разочарование и позор, решила покончить с собой. И по ужасной своей наивности выполнила задуманное наиболее безобразным, истязательным способом — выпила концентрированный уксус. Она сожгла себе пищевод и внутренности; врач, осматривавший ее, — и тот дрогнул… Сознался, что бессилен. Единственное, что могло бы в ее случае помочь — смертельный укол морфия — запрещено законом.
Между тем квартирная хозяйка-домовладелица обнаружила у злосчастной самоубийцы письмо к мужу, с адресом… Сочувствуя обоим, она дала телеграмму в Кострому. На следующий день муж несчастной, художник, прибыл… По-видимому, он очень ее любил.
Жена его умирала три дня, долго и мучительно. Не могла ни пить, ни есть, ни говорить — только стонать. Все это время он был при ней. Никто к ним не входил, он запер дверь и только однажды спросил на кухне воды. Любопытные соседи увидели, что он сделался седым как лунь. Такими бывают старики на пороге смерти. А ведь, входя в ее комнату накануне, он был всего лишь человеком возраста зрелости, к которому старость не успела еще и приглядеться поближе!
Больше он не выходил. На пятый день комнату вскрыли и обнаружили оба тела — ее и его. Художник умер, рисуя портрет своей умирающей в муках жены. Он скончался от разрыва сердца. Не будучи в силах хоть чем-то облегчить ее страдания, он до конца пытался сохранить ее душу, чтобы… освободить ее. Освободить от смертного греха…
Его картина раз и навсегда произвела на меня неизгладимое впечатление. Вряд ли смогу когда-нибудь забыть… Вот уже несколько месяцев со мной творится что-то странное: стоит мне оказаться в темноте, как я отовсюду вижу ее зовущие глаза, настойчивые, яростные, живые. И оттого, что не могу ничем ей помочь, сердце сжимает такая черная тоска, что нет сил справиться одному с этой мукой: я иду в церковь и молюсь за проклятую душу самоубийцы. И только тогда тоска понемногу отступает.
Я так и не узнал их настоящих имен. «Портрет неизвестной неизвестного художника» — под этим скромным названием картина числится в каталогах Третьяковской галереи. Надеюсь, душа несчастной женщины обретет когда-нибудь покой.
Наследники чумы
В таком огромном и древнем городе, как Москва, число мертвых под землей заведомо превышает число живых под небом. С той и с другой стороны никакого равенства быть не может. В каком-то смысле все, что в городе построено, стоит «на костях».
Но есть особо проклятые места: они выделяются из общего ряда тем, что, как правило, смертельно опасны для живых.
Одно из таких мест — небольшой, чуть больше трех километров, участок автомобильной магистрали, входящей в систему третьего транспортного кольца, который расположен на северо-востоке и проходит под рекой Яузой и Лефортовским парком — Лефортовский тоннель.
Это инженерное строение — суперсовременно, отвечает самым строгим архитектурным нормам: три полосы движения в северном направлении и четыре в южном действуют системы вентиляции, освещения, водоотвода, замера уровня загазованности, пожарной безопасности, дымоотвода, видеонаблюдения и связи.
Даже управление коммуникациями ведется прогрессивно и по науке — из центрального диспетчерского пункта. Казалось бы: чего еще желать?!
А в народе называют это место «Тоннель смерти». Слишком велико число автомобильных аварий, случающихся тут, и слишком много — со смертельным исходом. Против всякой статистики и здравого смысла. В чем же тайна?
Городская молва приписывает Лефортовскому тоннелю особое проклятие — из-за того, что построен он на бывшем кладбище. И кладбище не обычном, каких немало мирно покоится под асфальтовыми покрытиями и площадями Москвы, нет!
Сказано в древней хронике: «Мертвые телеса во граде и за градом лежат псы влачимы»…
На этом кладбище хоронили без отпевания; клали в одну могилу десятками и сотнями. И не все, похороненные здесь, были действительно мертвы; были и такие, что задохнулись под смрадом разлагающихся тел и тяжестью сырой земли — они попали в эти скотские могильники только по сходству с мертвыми и по бессилию своему. И даже таким — счастье. Потому что собратьев их просто съели собаки.
Нет страшнее для человека, чем известие о чуме. Потому что нет лечения, нет спасения от мора. Болезнь приходит как Судный день, и смерть косит всех подряд, словно жнец в день жатвы.
Первые заболевшие умерли в Москве от неизвестной «язвы».
Когда число мертвецов превысило пять десятков в неделю, власти встрепенулись, восстали от начальственной спячки и сурово истребовали с врачей: что за «язва»? Какая-такая неведомая напасть на христианский город?!
Немецкие врачи, которые, как водится, ведали на Руси наукой, не могли решиться и произнести слово «чума». Высоким их покровителям подобная новость пришлась бы не по вкусу. И хлопотно, и торговле
