вредит. Осторожно признали наличие эпидемии…
Богатые люди принялись отбывать в свои загородные имения, в другие города и края. На всякий случай. Побросав на произвол судьбы прислугу и крепостных — для охраны московского имущества.
Генерал-губернатор высочайшим повелением предусмотрительно принял карантинные меры: запретил покидать город тем, кто не успел убежать. Поставил заставы на всех дорогах, армейские посты перекрыли входы и выходы.
Люди продолжали умирать. Но и власти, и врачи твердили, словно зачарованные: «Чумы нет! Нет никакой чумы!»
Но запальными искрами побежали в народе слухи: пресвятая Богородица-заступница там, на небе, разузнала, что Москве назначена за грехи людские страшная мука — каменный дождь. Всех, от мала до велика, каменьями поубивает. От такой-то участи добрая Богородица уберегла народ — умолила Бога, и заменил он каменный дождь моровой язвой. А за то благодарить надо заступницу и в грехах каяться.
И побежал народ каяться и благодарить — к чудотворной иконе Боголюбской Богоматери, что на Варварских воротах Китай-города. Несли деньги, последние полушки да копейки. По приставной лесенке лезли вверх, плакали и крестились, целовали икону…
Страх заполнил сердца, но город еще пытался жить: рынок работал. В торговых рядах под присмотром солдат стояли бочки с уксусом и горели костры. Покупатель клал деньги в уксус, а продавец через огонь подавал товар. Но очищающая сила уксуса и огня помогала мало: город продолжал вымирать.
Власти предлагали деньги за выдачу больных, за донос на зараженных. Ох, как ломились государственные закрома от выморочного имущества! Как много счетов свели с кредиторами бессовестные должники, донеся на своих благодетелей! Сколько иуд поживились тридцатью серебренниками на чужом горе. Впрочем, и они погибали вскорости, не успев порадоваться новообретенному богатству.
Каждый день уносил в могилу около девятисот горожан. Чумы нет, повторяли власти.
…Нет чумы?! Но отчего ж дороги перекрыты? Хлеб в городе втридорога, а в ближнее село сходить за хлебом солдаты не пускают?! За что мучают народ, хватают прямо на улицах, тащат в душегубки, называемые больницами? В этих больницах лежат обессилевшие люди, задыхаясь от собственной вони, погибая от жажды и духоты, и нет тем несчастным ни помощи, ни утешения.
Попы отказываются читать молитвы над мертвыми, боятся входить в дома. Младенцы умирают некрещеными, потому что церковное начальство запретило крестить детей, опасаясь заразы.
…Смута назревала постепенно, как гнойный нарыв. Она вырастала из страха перед неизвестной, неотвратимой напастью. Вытягивалась бледной поганкой из темных закоулков темного сознания. Вставала из мрака безнадежности, из отчаянья и слез. От ужаса погибели поднимала голову…
Страх овладел всем. Одна лишь Богородица-заступница несла утешение простому народу. Чудотворная икона на Варварских воротах еще давала надежду.
И вдруг случилось: архиепископ Амвросий, проезжая мимо в закрытом возке, увидал скопление народа возле иконы Боголюбской и… позавидовал, изверг, славе Богородицы. Позарился на ее деньги! Последней заступы голытьбу лишил — приказал икону с ворот снять, кубышку с собранным народным пожертвованием опечатать и убрать.
Ужаснулся народ: Богородицу обидели! Злодей Амвросий!
Прокатился по толпе вздох возмущения, и припомнили попу-иностранцу все грешки, в каких был он неоднократно замечен москвичами.
— Богохульник, табашник! — завопили в толпе. — Развратник, иноверец!!!
Кто знает, чем кончилась бы эта вспышка, если б не колокол монастырский. Внезапно, словно сам собой и отнюдь не ко времени, ударил набат.
Будто в поддержку разъяренному городскому люду — заголосил, затрезвонил, забился, как кликуша в истерике… И по этому его знаку кинулась толпа на злодея Амвросия.
Грузный, одышливый старик бросился искать спасения в стенах Донского монастыря. Не тут-то было. Настигли и, не посмотрев на сан, на защиту святого креста, ударили, сбили с ног. Долго били поленьями и батогами, топтали и колотили, пока не растерзали обидчика. Остановились над кровавым месивом… И… разошлись, унося в сумрачных душах отчаяние и темную беду, разнося как заразу, семя неповиновения, безвластия и безбожия.
Бедняки умирали раньше, богатые позже, но все равно умирали. Солдаты с оружием в руках покрывались мокнущими язвами и пятнами и тоже умирали. Как и купцы с тугими кошельками, и черные монахи, женщины, дети — умирали все.
Вымирали целыми улицами.
На пустыре в Лефортово вырыли огромные рвы и свозили туда со всей Москвы умерших. Хоронили без попов, кое-как закидывая землей, не разбирая — мертвый или еще шевелится. А вскоре и хоронить перестали: трупы валялись по улицам, и собаки, ошалев, растаскивали мертвечину, глотая человеческое мясо.
Пока солдаты удерживали население силой штыков, какое-то подобие прежней жизни еще сохранялось в городе. Но когда умерли и солдаты — некому стало вразумлять народ, охранять тюрьмы, остроги, сдерживать грабежи и мародерство. Ничем не остановить, не унять заразу. Пришли паника и хаос. Смерть, страх, и безвластие породили звериное в людях… Наступил ад на земле.
Чума захватила Москву.
Власть чумы возбудила в москвичах опасную наклонность к бунту. Последнего никак не могла стерпеть просвещенная государыня, императрица российская Екатерина II. Государыня поняла, что не может оставить древнюю столицу в столь бедственном положении.
Но кого послать на войну с чумой? Все московские чиновники из Москвы убежали. Кто же примет страшный вызов?
Среди екатерининских фаворитов один отыскался примерный храбрец: Григорий Орлов.
Без войска, с небольшой свитой, явился этот достойный молодец в Москву и, несмотря на то, что нашептывали ему доброжелатели, советовавшие не ехать, дабы избежать заразы и погибели, очень ловко взялся за дело.
Перво-наперво он сыскал и самолично отстегал хлыстом нескольких виновных в убийстве Амвросия. О набатном колоколе, некстати созвавшем толпу на убийство, доложил он своей покровительнице Екатерине. Впоследствии государыня строго взыскала с повинных в Чумном бунте: четырех человек казнили, около двухсот — били кнутом, а набатный колокол подвергли экзекуции — отрезали «язык». Колокол провисел немым более 30 лет, после чего сослан был в Петербург и помещен в Арсенал, а оттуда, уже в XIX веке, попал в Оружейную палату.
А Григорий Орлов бесстрашно наводил порядок в Москве. Он спустился в подземные казематы острога и вывел оттуда самых, закоренелых преступников и убийц, кого держали прикованными в цепях, в изоляции от общества. Это они во всем городе оставались еще живы и не заражены. Пообещав в качестве оплаты свободу, Орлов призвал извергов рода человеческого к работе мортусами — похоронщиками.
И они согласились. Преступники занялись расчисткой города. В вощеных плащах, с черными масками на лицах, крючьями стаскивали они трупы в огромные рвы, закапывая тела тысячами. Вещи и дома умерших сжигали. Повсюду горели костры. Москва наполнялась дымом и пеплом.
В огне очищался воздух…
К 1773 году смерть отступила. Чумное проклятие скрыли в могилах, похоронили мортусы.
Но что-то тревожит его в глубине земли. Будто чумной Молох не насытился жертвами и, вспоминая кровавые пиры прошлого, время от времени прорывается на поверхность, требуя для себя новых смертей от нынешних еще живых — наследников чумы.
Проклятие волхва
