скрывала от Андрея свою интрижку — тьфу ты, слово-то какое — «интрижка». Сюда же еще и «адюльтер», и будет не пойми что — какой-то буржуйский «будуар», не знаю… Фу, гадость. У меня горели уши, полыхало лицо, я сам себе не нравился в этот момент, но мысли продолжали метаться вокруг все тех же фактов: Андрей… Мой друг Андрей — убийца?! Чушь. Бред. Не верю.
Знал ли он о Зельдовиче? Может быть, узнал… И тут меня как молнией пронзило: как же я сразу об этом не подумал? Зельдович! Седовласый красавец… Фавн. Я расспрашивал его об анчаре — и он так красиво все обрисовал… Но можно ли ему верить? Ведь получается, у него-то точно есть мотив: утопить Андрея, опровергнув его теорию о ядовитом растении. Оставить моего друга в тюрьме. Стоп, впрочем… Какая ему выгода теперь? Отомстить. Теперь, когда Галя уже мертва… Месть? Не знаю, достаточный ли это повод… Я не Зельдович, но я бы хотел отомстить, если бы, конечно, точно знал, кто виновен в смерти близкого мне человека. А тут что?
Загадка. Точно знать. Но как? Кругом одни сомнения. Кто виновен в смерти Гали? Анчар? Андрей? А если… сам Зельдович? Что, если все было между ними не так просто, как представляется оно незамысловатому взгляду пьяницы Аксенова? Что, если не Андрей, а сам Зельдович ревновал Галю к Андрею?..
Господи, куда заехал я со своими рассуждениями! Помимо смятения, я испытывал и жгучую обиду: оказывается, друзья скрывали от меня гораздо больше, чем я предполагал. Я чувствовал себя обманутым.
Я вспомнил горящие глаза Зельдовича, его известную всем студентам вспыльчивость и страстность. Убийство? Почему бы и нет. Тем более такое — хитрое, научное, недоказуемое. Не зря же студенты и аспиранты всегда побаивались этого человека. О характере доктора наук вообще ходили не очень добрые слухи в университете. Якобы в прежние годы он любил доносительством решать вопросы научной конкуренции.
Не знаю. Ничего не знаю!..
Я чувствовал себя слепым щенком, у которого еще не раскрылись глаза на белый свет, и потому самые очевидные вещи остаются в области догадок. Это страшно. Мир приобретает зыбкие очертания, становится обиталищем неизвестных и враждебных сил. Но если ты уже вышел из возраста, когда можно, испугавшись, искать защиты в надежных материнских руках, то где же тогда тебе спрятаться от мира? Где искать опору и защиту от собственной неуверенности?..
Я не находил ответа и на этот вопрос.
Прошел месяц. Два месяца. Три. Полгода. Жизнь продолжалась, но это была другая жизнь — существование в кошмарном сне.
Сомнения преследовали меня, и продолжались тоскливые бессмысленные допросы у следователя. Я даже начал привыкать к ним. Посещение следователя Архипенко сделалось для меня такой же знакомой рутиной, как очередь в туалет по утрам в общаге. Но однажды меня снова встряхнуло.
Скучная беседа с Архипенко тянулась уже с полчаса, как вдруг он поинтересовался:
— Кстати, вы в курсе, какие любопытные книги мы обнаружили в комнате вашего друга при обыске?
— А что, был обыск? Новый? — спросил я в ответ ледяным тоном. Я знал, что обыск в общежитской коморке Андрея проводился уже давно, и, насколько мне было известно, ничего интересного там не нашли.
— Новый обыск по старому месту жительства. У его отца. Он к нему на лето ездил.
— Да? И что же?
— В комнате Андрея Киреева были обнаружены брошюры о природных ядах. Его отец сам признался, что книги — сына.
— Ну и что? Андрей — биолог…
— Вы не дали мне договорить. Брошюра называется «Природные яды тропиков и субтропиков». Издана не так давно в ГДР. В одном из разделов речь идет о нейролептических ядах растений, которые убивают столь стремительно, что не успевают накапливаться в организме и, соответственно, не обнаруживаются в нем после смерти.
Он замолчал. В наступившей тишине мне казалось, что сердце бухает о ребра так сильно, что даже следователю через стол должно быть слышно это унизительное заячье прыг-скок в моей груди. А он и смотрел на меня как удав на кролика.
— Понимаете, мозаика, похоже, сложилась в довольно внятную картинку. По крайней мере, в отношении Андрея Киреева. Есть мотив, почти доказан умысел… Остались мелочи. Незначительные детали. И очень скоро мы их найдем — с вашей помощью или без нее.
Архипенко нагнулся над столом, подписал и протянул мне пропуск:
— Идите, Цыбин. До новых встреч в эфире. Я вам очень советую: перестаньте выгораживать своего приятеля. Он у-бий-ца.
Наверное, в этот момент его железная уверенность окончательно сломила меня. Я больше не мог выдержать, не зная, кому верить, во что верить и как верить. Простота и ясность, которые были у меня вначале, испарились. У меня был друг Андрей и подруга Галя Рябоконь. Галя мертва, Андрей числится ее убийцей, их светлые отношения — какими я их видел раньше — представлялись теперь жутким клубком противоречий, переплетенных с амбициями и страстями посторонних людей…
Я больше не мог дышать в этой атмосфере. Сомнение? Оно убило меня. Наверное, я не ученый.
Я поступил как слабак, как нервная барышня. Воспользовавшись оплошностью родной милиции, которая почему-то не удосужилась взять с меня подписку о невыезде, я удрал из Москвы на Кавказ, уехал работать в заповеднике. Наверное, в моих свидетельствах уже не было никакого проку для Архипенко, но меня почему-то никто не разыскивал. Несколько лет я провел в Кабардино-Балкарии, в горах. Потом уехал в Одессу. Потом, когда родная тетушка моей матери объявилась в Израиле и прислала нам вызов, я начал собирать документы… На это ушла еще пара лет. Наверное, обо мне все забыли. В конце концов, мне удалось уехать и перебраться в США.
Как ни странно, но там моя судьба устроилась не в пример легче, чем у большинства эмигрантов: я даже смог работать по специальности.
Возможно, к тому времени у меня уже выработался инстинкт бегущего зверя: я научился приспосабливаться к действительности, мимикрировать.
О судьбе Андрея Киреева я так ничего и не узнал. Но однажды мне довелось на какой-то вечеринке в Принстоне разговориться с американским дипломатом, неизвестно как затесавшимся в компанию университетских преподавателей. И он рассказал мне совершенно дикую историю — о том, как диппредставительство США в Новой Гвинее крышевало некого господина Сигеру — агента ЦРУ. А занимался этот Сигера в Новой Гвинее тем, что разыскивал редкие растения по программе биологических войн для своей конторы. С помощью местного туземного князька он раздобыл экземпляр цветущей лианы, очень редкой. И замечательной, в частности, тем, что цветы ее — невзрачные, мелкие — обладали ужасающей способностью убивать одним только запахом.
На близком расстоянии запах воздействовал затормаживающе на быстрые нейроны мозга — человек как бы засыпал на ходу, впадал в ступор, или его начинало подташнивать — дурнота подступала, как перед обмороком. Но уж если человек умудрялся цветочки эти понюхать!.. Все. Незамедлительная смерть. Яд, полученный организмом через дыхание, вызывал такие мышечные судороги и спазмы, что кости трещали и ломались — хуже, чем при эпилепсии.
Цвела эта ужасная лиана крайне редко, недолго и только в идеально благоприятных условиях. Даже в природе не чаще чем раз в пять лет появлялись на ней смертоносные цветы.
— Вот такая капризная штучка, представляете, Антуан? — как будто даже сожалея, усмехался дипломат. — Не знаю, чем там у них кончилось, но, если мне не изменяет память, в ЦРУ так и не смогли приспособить эту капризницу к программе биологических войн. А ваши?
— В каком смысле? — не понял я.
— Ну, как же! — усмехнулся дипломат. — Я отлично помню: Сигера говорил, что у ваших краснопузых
