зеленых насаждений Николай Степанович Аксенов обнаружил тело аспирантки кафедры Ботанического сада Галины Рябоконь.
Девушка была мертва, но не сам факт смерти напугал сотрудника ГБС.
Человек в возрасте и бывший фронтовик, Аксенов многое на свете повидал, но даже его ужаснул вид тела. Лицо умершей было буквально обезображено жуткой гримасой то ли ярости, то ли отчаяния, кожа словно светилась насквозь, приобретя пугающий синеватый оттенок, руки и ноги скрючились под неимоверными углами, искореженные и вывернутые. Тело больше походило на сломанный старый манекен брошенный в пыльном углу.
— Кто мог такое сделать? И как?! Это ж какую силищу надо иметь! — поразился Аксенов.
Ему стало плохо, и он отошел на несколько метров в сторону от тела — подышать. Тут, в окружении тропических лиан, он и заметил знакомого ему Андрея Киреева — тот стоял, беззвучно шевеля губами, глядя куда-то в сторону. Он казался невменяемым, и Аксенов, раз окликнув молодого человека, не стал дожидаться ответа, а припустил к выходу — известить администрацию и вызвать милицию.
Следственная бригада приехала быстро. Вокруг стояли и шептались сотрудники Ботанического сада, а милиционеры и медэксперт вошли внутрь. Андрея коротко расспросили, и он отвечал, казалось, вполне разумно. Только говорил медленно, словно через силу. Да, он видел Галину Рябоконь. Да, они были здесь вместе вчера… Скорее всего, именно он последний человек, кто видел ее живой.
Между тем медэксперт обследовал тело погибшей. Он тоже был потрясен.
— Чем это ей руки ломали? — хмуро поинтересовался следователь, глядя на искореженное тело девушки. И услышал поразительный ответ медэксперта, рассматривавшего труп:
— Внешне — никаких следов. Похоже… судорога.
Медэксперт и сам был удивлен подобным открытием. Тело отвезли в морг для более тщательного изучения, и вскоре первые догадки вроде бы подтвердились: Галина умерла… от внезапной остановки сердца. Ни ран, ни синяков, ни следов насилия, ни каких бы то ни было ядов в организме не обнаружили.
То есть по всем существующим нормам жуткую смерть следовало признать смертью… естественной. Однако сам этот вывод казался противоестественным всякому, кто видел тело несчастной аспирантки.
Андрея Киреева долго и сурово допрашивали в прокуратуре, но выводы медэкспертизы подставили ножку следствию: нет состава преступления — нет преступления. Нет преступления — нет и преступника, так что по закону Андрея Киреева требовалось отпустить.
Но этот расклад не устраивал следователя прокуратуры. У него не было другой версии, а в естественную смерть Галины Рябоконь он поверить не мог. Произошло жестокое убийство! И следователь продолжал копать. Его сотрудники, получив установку, копали тоже — долго и старательно.
Андрей сидел в заключении; меня чуть ли не ежедневно таскали на допросы. Главным допрашивающим был, разумеется, сам Архипенко.
— Вы знаете, какую версию гибели Галины Рябоконь выдвигает ваш друг, Киреев? — спросил он меня как-то раз. Было почти семь часов вечера. Я приехал в прокуратуру после работы. Со всеми этими событиями и треволнениями я плохо спал, и потому безумно устал за последние дни. — Вы ему верите? — он требовательно смотрел мне в лицо, а я не понимал чего он от меня хочет.
— Какую версию?
Он усмехнулся и повторил:
— Анчар. Пушкина читали?
— Как там дальше, помнишь?
— механически продолжил я. У меня с детства память хорошая.
— О, точно! Молодец! — похвалил меня Архипенко. — Вот эту вот ахинею поэтическую твой дружок Андрюха нам и несет. На допросах… Я, конечно, понимаю, что Пушкин — наше все, но не до такой же степени! А ты как думаешь: друг твой… Он нормальный?
Я с трудом скрывал раздражение. Мне казалось, Архипенко нарочно пытается меня запутать, поэтому я старался удержать разговор в русле.
— Андрей?.. Я не понял. А при чем тут Пушкин?
— У нас в стране только Пушкин всегда и при чем, — вздохнул следователь, и я убедился, что он издевается надо мной. — Киреев уверяет нас, что ваша подружка Рябоконь отравлена ядом биологического происхождения. Растение у вас там какое-то то ли расцвело впервые, то ли еще что-то… В общем, анчар. Анчар этот и убил.
Я молча пялился в лицо следователя, стараясь переварить информацию. Анчар? В Ботаническом саду? Безумная идея. Но Андрей и раньше, в студенчестве, славился безумными идеями. Многие преподаватели именно за это его и любили, считая наиболее перспективным для науки кадром. Если Андрей выдвинул такую теорию, я уж скорее с ним соглашусь, нежели с этим следователем, который Андрея держит в тюрьме, подозревая в нем убийцу. Андрюша — убийца? Блажь.
Архипенко внимательно наблюдал за моим лицом.
— Похоже, вы своему другу верите? — удивился он. — Так-так. Скажите, а что вы слышали о грандиозной ссоре Киреева с Рябоконь накануне ее смерти?
— Ссора? Какая ссора? Никаких ссор у них никогда не было! — возмутился я.
— Да? А вот рабочий сада Аксенов рассказал нам, что слышал, как они ссорились в оранжерее.
— Аксенов — пьющий. Кому вы верите?
Но следователь не слушал меня, гнул свою линию.
— Он даже часть разговора хорошо расслышал. Галина упрекала Киреева за скучно проходящую молодость, за то, что… — Он заглянул в бумаги, лежащие перед ним на столе, и процитировал, видимо, прямо из протокола допроса: — Ага, вот! Упрекала, что «квартиры нет и не будет с твоим усердием. Я готова была отказаться от своей научной карьеры ради тебя, но загубить еще и женскую свою карьеру в угоду твоему честолюбию — это уж слишком!»
Я похолодел. Я сразу вспомнил традиционные шутки нашего Тройственного союза: Галина часто говорила, что от своей научной карьеры готова отказаться в любой момент. Что Андрюшка будет в науке добывать мамонта, а она, дескать, готова сидеть дома и поддерживать огонь в домашнем очаге. Пьяница Аксенов не мог выдумать, чтоб так попасть в точку. Но к чему клонит следователь?
— А потом она сказала: «С меня хватит. Я ухожу к другому». Как вы думаете, к кому бы могла уходить Галина? — вкрадчиво поинтересовался Архипенко.
— Чушь. Чушь все это и гадость. Ни к кому, разумеется, Галина не уходила и уходить не могла. — У меня пересохло в горле. Я уже начал догадываться, какие грязные инсинуации пытается подшить следователь к этому разговору. И тут же он сам мне сообщил:
