Майне либе Лизхен

раза схожу! Уважают, бляха-муха, поняли?! А я ведь у них без году неделя работаю, то ли еще будет! То ли еще бу-удет, то ли еще бу-удет, то ли еще будет, ой-е-ей!!!

–?Галина, – Ба взяла ликующую соседку под локоть, оторвала от зеркала и повернула к себе лицом; песня оборвалась на полуслове, – послушай. Ты выглядишь великолепно. На сорок восемь максимум. Правда, Герман Иванович?

Герман Иванович, так и не привыкший к такому откровенному вранью, только торопливо кивнул.

–?Так вот, – решительно продолжала Ба, – мы с Германом Ивановичем тебе официально заявляем, что если ты еще раз употребишь хоть одно слово из твоих любимых – хоть одно, ты поняла? – ты отправишься домой вместе со своим замечательным платьем, своей непревзойденной стрижкой и будешь встречать Новый год наедине с телевизором. Учти: от него комплиментов не дождешься. А сюда еще Левушка и Алексей Николаевич придут. Они от тебя будут в восторге.

Подсластив таким образом пилюлю, Ба выжидательно посмотрела на сникшую Галину.

–?И знаете еще что, Галина Павловна? – вдруг добавил расхрабрившийся Герман Иванович. – Я давно хотел вам сказать. Вы по вечерам у себя дома так выражаетесь… Просто уши, знаете ли, вянут. Порядочные женщины таких выражений не употребляют… в таком количестве. Елизавета Владимировна считает, что вы таким образом устраиваете себе психологическую разгрузку после напряженного трудового дня. Я мог бы это понять, если бы жил один. Но теперь у меня живет молодая девушка, и я не допущу, чтобы в ее присутствии… то есть в данный момент в ее отсутствие… но через стенку все равно слышно!

Запутавшись в аргументах, но не растеряв запала, Герман Иванович тоже уставился в упор на Галину, только, в отличие от Ба, с нескрываемым возмущением.

Опешившая от такого демарша всегда вежливого и даже робкого соседа, Галина, поерзав внутри своего скрипучего платья и одернув прилипучий подол, озадаченно снизу вверх посмотрела – но не на Германа Ивановича, а на Ба – и пообещала:

–?Я постараюсь… Тогда можно проходить?

–?Проходи, – великодушно разрешила Ба. – А про твои вечерние концерты мы потом поговорим. И потом, сама подумай – ты теперь у нас такая дама, красавица, ухоженная. На работе тебя, сама говоришь, уважают. Ты давай бросай свои подростковые привычки. Прямо с сегодняшнего дня.

В проеме незакрытых входных дверей уже давно стоял вернувшийся Левушка. Он давился от смеха, но понимал, что испортить своим вмешательством происходящее в прихожей действо не имеет права. За разговорами все забыли, что часовая стрелка подходит к одиннадцати, поэтому Левушка тут же был отправлен за Пустоваловым.

Дальнейшие приятные хлопоты по накрыванию стола вряд ли заслуживают описания, потому что остаются годами неизменными в любом доме и в любой компании, не исключение и наша. Так же одинаково, независимо от пола, возраста, взглядов, убеждений и материального достатка, в двенадцать ночи все с одинаково умильными выражениями на лицах слушают всегда одними и теми же словами написанную речь генсека или президента (со времен ЦК КПСС ее лишь однажды нарушил, помнится, Борис Ельцин – и ни к чему хорошему это не привело), а затем одинаково суетятся вокруг бутылки, будь то «Мартини» или «Советское шампанское». Потом мечут с тарелок от века неизменные салаты «Оливье» и «Селедка под шубой» и вдумчиво разглядывают в телевизоре привычные физиономии одних и тех же певцов и юмористов. Более того, в первые полторы-две минуты каждого наступившего Нового года в огромной стране царит небывалое единомыслие: все думают о здоровье, счастье и удаче. В общем, учитывая вышеизложенное, сам приход Нового года в похожий на корабль дом номер 148, корпус 2 мы описывать не будем. Отметим только, забегая вперед, что этот год намеревался так удивительно изменить судьбу самого Дома и его обитателей, как они и вообразить себе не могли.

И перейдем непосредственно к тому моменту, который всегда наступает в новогоднюю ночь и в ту или иную сторону поворачивает ее идиллическое течение. С одной стороны, может быть, это не так уж и плохо: согласитесь, до утра купаться в умилительном сиропе улыбок и однообразных пожеланий было бы весьма утомительно. Но события такого рода превращают загадочную новогоднюю ночь во время откровений и прозрений, когда подвыпившим приятелям и родственникам вдруг, к примеру, открывается момент истины… Хотя, отдадим должное мудрости бытия, наутро все увиденное и услышанное ночью может показаться не имевшим место, потому как чего не бывает по пьяной лавочке. И это тоже порой к лучшему.

В нашем случае момент истины наступил тогда, когда черт дернул Германа Ивановича провозгласить четвертый или пятый тост – за Женечку. Конечно, он собирался сделать это гораздо раньше, у него язык так и чесался. Но ведь сначала полагалось – за уходящий год, потом за Новый, потом за здоровье, потом за присутствующих здесь дам. И вот тут-то опытный лектор Мокроносов воспользовался логической цепочкой и, опрокинув бокал полезного для сердца сухого красного, тут же налил следующий (Галина и Пустовалов аккуратно «соответствовали» неполезной водочкой) и провозгласил очень удачно и к месту тост за дам отсутствующих. То есть за Женю.

Он с увлечением произнес недавно отрепетированный перед Ба текст про одиночество, смысл жизни и заслуженную награду. Ба напряглась, предчувствуя неладное. Галина с Пустоваловым, наоборот, расслабились, поняв, что конец выступления где-то за горами. Они перемигнулись, тяпнули по рюмочке, и Галина под шумок налила по новой порции. И когда Герман Иванович, вдохновляясь собственным красноречием, перешел к своим мечтам о будущем жизнеустройстве, Левушка вдруг вскочил, опрокинув свой бокал. Он с ненавистью посмотрел на оратора, открыл рот, чтобы что-то сказать, но махнул рукой и неуклюже выскочил из-за стола, при этом зацепился за скатерть, едва не уронив еще несколько бокалов и тарелок, и, бормоча что-то нечленораздельное, вылетел из комнаты.

Герман Иванович остался стоять с открытым ртом, Ба смотрела на дверь, с грохотом захлопнувшуюся за внуком, а все пропустившие и оттого ничего не понимающие Галина и Пустовалов – на нее. Ба настороженно прислушивалась… но входная дверь, слава богу, не хлопнула. Стало быть, бунтарь остался дома, и Ба вздохнула с облегчением.

–?А я сегодня ездил квартиру смотреть, которую мне предлагают… – нашел новую тему для беседы Пустовалов, благоразумно решив таким образом разрядить напряжение.

–?И как? – живо заинтересовалась Ба.

–?Да так себе. Вообще-то, ужас, честно говоря. Барак, одна комната с перегородкой. Крыша протекает. Батареи, ванна – все ржавое… – Пустовалов сморщился и покачал головой.

–?А я завтра поеду смотреть. Высплюсь и поеду, эта дамочка обещала за мной на своей машине заехать, – похвасталась Галина. – Уж мне-то они что попало не всучат, менялы хреновы… То есть извиняюсь, конечно.

–?Галина, ты мне объясни, пожалуйста, непонятливой, чем тебе здесь плохо? – повернулась к ней Ба. – Я тебе жить мешаю? Ну, ради бога, отстану от тебя, живи, как знаешь, я же по-соседски, не чужие люди.

–?Нет, я что… – смешалась Галина, еще недавно грозившая Елизавете Владимировне «назло переехать». – Я спасибо… Ко мне там со всем уважением. И даже консул один раз… Это, конечно, не кондукторшей горбатиться в их сраном трамвпарке! То есть опять извиняюсь.

–?Да ладно, – устало махнула рукой Ба.

–?Соседи, кстати, там какие-то криминальные, – вспомнил Пустовалов. – Такие разбойничьи рожи – готовая портретная зарисовка. Один весь в татуировках…

–?Какой кошмар! – немедленно забыв о неприятном инциденте с Левушкой, испугался Герман Иванович. – Я ведь тоже, признаться, завтра обещал поехать посмотреть. Как я и просил, аналогичная по площади, поближе к педагогическому университету, чтоб не ездить через весь город.

–?Почему к педагогическому? – не поняла Ба. – Если мне не изменяет память, вы, Герман Иванович, вот уже пятьдесят лет работаете в УрГУ? Отсюда десять минут