пешком, если по дворам.
–?Да… – Герман Иванович смутился и пояснил, оглянувшись на дверь, за которой скрылся Левушка. – Я для Женечки. Она ведь еще только поступила, первый курс… Только вот улица мне не внушает доверия – Вторая Загородная. Галина Павловна, вы не слышали, где такая, вы же лучше нас всех знаете город?
–?Загородная? Вторая? – переспросила Галина и хихикнула. – За городом, наверное. В этой дыре трамваи не ходят, а то бы я знала. Будете там грибы собирать под балконом.
Герман Иванович окончательно пригорюнился и не обратил ни малейшего внимания на то, что Пустовалов заботливо долил в его бокал вина, а Галина добавила в его тарелку копченой колбаски и салата.
–?Что ни говорите, а уезжать из этого дома, конечно, жаль, – вздохнул Герман Иванович. – Мы, можно сказать, одна семья, как вы правильно сформулировали, уважаемая Елизавета Владимировна, не чужие люди. Да и знакомы мы с вами сколько лет?
–?Левушке девятнадцать, значит, почти двадцать лет назад я сюда переехала, – подсчитала Ба. – Вы послушайте меня, пожалуйста, у меня очень важное сообщение.
И Ба, не раскрывая своего источника информации, дабы не рассердить случайно Галину, передала разговор с адвокатом Колесовым.
–?А раз наш дом ни по какому плану сносить не будут, значит, мы и переезжать не обязаны! – торжествующе подвела итог она и обвела глазами собравшихся, ожидая реакции на преподнесенный им подарок. – Давайте будем бороться!
–?Во-во-во!!! Пугачиха!!! – завопила вдруг Галина так, что некстати задумавшийся Пустовалов вздрогнул и уронил на пол вилку. – Юбка-то, юбка! Бли-ин! Гляньте! По самое не могу! Пенсионерка ведь, как и я, а едва жопа прикрыта! То есть извиняюсь.
–?Ничего, пожалуйста, на здоровье, – вдруг любезно отозвался Пустовалов, который как раз в этот момент, пыхтя, вылез из-под стола. – Великая Раневская, помнится, удивлялась, когда ее упрекали за это слово: как так, говорит – жопа есть, а слова такого нет?
Наверное, таким образом он решил изящно расквитаться за свой испуг и уроненную вилку, за которой пришлось лезть под стол. Но Галина юмора не уловила и только согласно кивнула, а Ба и Герман Иванович были заняты своими мыслями и тонкостей словесной дуэли не оценили.
–?Надо бороться! – повторила Ба и посмотрела на Германа Ивановича, поскольку Пустовалов и Галина были заняты собой, вилкой и мини-балахоном Аллы Борисовны, который в ширину был значительно больше, чем в длину. – Если надо – идти в суд!
–?Борьба – не моя стихия, вы же знаете, уважаемая Елизавета Владимировна, – осторожно начал Герман Иванович. – Еще Карл Маркс подвергал резкой критике отождествление силы и права, но, к великому сожалению, так оно было, так оно и есть на самом деле, а при капиталистической формации, которую мы имеем на сегодняшний день, тем паче. У них сила – значит, у них и право, мы ничего не докажем, и только подвергнем себя необоснованному риску.
–?Герман Иванович, от вас ли я это слышу? – возмутилась Ба. – Не ваш ли любимый Карл Маркс призывал в борьбе отстаивать свои убеждения и сам тому являл пример? Зачем же тогда столько лет лицемерно творить себе кумира, чтобы при первой же опасности капитулировать, им же и прикрываясь? – От волнения она неожиданно заговорила возвышенно.
–?Это вульгарное понимание идей марксизма! – тоже вспылил Герман Иванович. – То есть это вообще не имеет к теории Маркса никакого отношения, при всем моем уважении к вам, Елизавета Владимировна! Теоретические воззрения – одно, а реальная жизнь – совершенно другое. Это… это… – Он с трудом подобрал слово и припечатал: – Некорректно!
–?Браво! – зааплодировал Пустовалов. И поскольку спорщики воззрились на него с одинаковым негодованием, то он, слегка струсив, повернулся к Галине. – Учитесь отстаивать свое мнение, Галина Павловна!
Но подвыпившая и уставшая за день Галина уже задремала, прикорнув между тарелками, поэтому Пустовалову ничего не оставалось, как добавить:
–?Извините…
Одним словом, с этого момента вечер уверенно пошел наперекосяк. Поэтому гости сочли за лучшее откланяться, да и время уже подходило к половине второго. Герман Иванович удалился с видом обиженного в лучших чувствах человека, и Ба поняла, что завтра ей предстоит первой мириться и заглаживать вину. Ничего, с нее корона не упадет. Что и говорить, она была не права. Нельзя задевать человека за живое, даже если это живое – «Классическая марксистская теория в интерпретации современной философской мысли»… А Пустовалову пришлось транспортировать домой Галину, которая упиралась спросонья и требовала продолжения банкета.
–?Убрался наконец-то? – заглянул в гостиную Левушка. – Теперь хоть поесть спокойно можно человеку в Новый год?
–?Зря ты так, Левушка, – вяло укорила его Ба. – Оба мы с тобой хороши. Набросились на бедного Германа Ивановича.
–?Бедный… – проворчал Левушка. – Сто лет в обед, а туда же, за девочками. Гадость какая!
–?Я тебе уже говорила, Лев, – вдруг неожиданно твердо отрезала Ба, – что недостойно попрекать человека его возрастом. Так же, как и национальностью. Так можно слишком далеко зайти. К тому же я, как ты знаешь, намного старше Германа Ивановича, и мне сто лет исполнится гораздо раньше, чем ему. Что прикажешь делать? Уже теперь ложиться и помирать?
Левушка, испуганный небывалым, давно не слыханным обращением «Лев», немедленно пошел на попятную. Он подсел к Ба, прижался, обнял ее за плечи, вдруг остро, до мгновенно подступивших слез, удивившись невесомой хрупкости оказавшихся под рукой косточек, и прошептал:
–?Булечка, прости меня! Ты самая молодая, самая хорошая! Ну хочешь, я завтра перед ним извинюсь? Или сейчас прямо? А? Ну я больше не буду, правда!
Ба улыбнулась в ответ на это совершенно детское «больше не буду» и поцеловала внука в щеку. Если бы он знал, как она его понимает! И его мучения, и его нерешительность, и счастье, которое он испытывает, даже когда чувствует, как ему кажется, лишь боль и ревность! «Я тоже в твои годы…» – могла бы сказать Ба. Но она никогда так не говорила. Эта фраза была слишком расхожей и слишком глупой, и разве нынешним молодым интересно, что делали нынешние старики в их годы? Внуки свято уверены, что их дедушки и бабушки и молодыми-то никогда не были, а жизнь именно с них, внуков, и начинается. К тому же в дверь вдруг тихонько постучали, и минуту спустя удивленный Левушка вернулся в комнату с Пустоваловым.
–?Вы еще не легли спать? – отчего-то шепотом спросил он, хотя все обитатели квартиры были налицо и, стало быть, никого разбудить он не мог. – Я ведь забыл вам подарок вручить. Готовился-готовился – и забыл. Я вам благодарен очень, Елизавета Владимировна, за все, что вы для меня сделали! И за выставку, и за котлеты, и за то, что поговорили со мной тогда… Мне это очень… В общем, вот!
Смутившись, художник замолчал и достал из-за спины рисунок в простой деревянной раме. Ба ахнула. На картине был изображен их Дом. Но скошенные, резкие линии фасада, прогнувшиеся под ветром антенны и оконные рамы, вдруг из самых обычных прямоугольных ставшие круглыми иллюминаторами, не оставляли сомнений – Дом двигался, плыл, как настоящий корабль. Земли не было видно. Сытые скучные голуби превратились в резко пикирующих стремительных чаек. Вместо волн было тревожно-синее небо со стремительно летящими облаками, а стайка сушившихся на веревке пеленок и простыней так же несомненно превратилась в ликующие, рвущиеся от ветра паруса.
–?Вам… нравится? – встревоженно спросил Пустовалов, так и не дождавшись ни слова.
Но Ба и Левушка только одинаково закивали головами, не в силах оторвать взгляды от рисунка. Спать
