преданность делу и самоотверженность вселяют в нас страстную жажду продолжать работу и вести ее так же неуклонно, как вела ее ты…»
В самом главном правы были товарищи из «Новой жизни»: в Москве вспыхнуло вооруженное восстание.
Информация в Шую доходила урывками. Но Арсений понимал: не все ладно в белокаменной. Московский Совет рабочих депутатов хорошо сделал почин: в среду 7 декабря всеобщая стачка охватила почти все предприятия города. Но восстание началось с промедлением: упустили товарищи важный момент, когда появился разброд в войсках. Им не воспользовались, а власти молниеносно предприняли демарш: Марат и Васильев-Южин оказались в тюрьме. Дружинников и оружия было недостаточно: 2000 боевиков с примитивным оружием против 15 тысяч пеших и конных солдат и офицеров из регулярных войск.
Правда, Максим Горький видел крепкие бои у Сандуновских бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, в Кудрине. Видел баррикады на Бронных, на Неглинной, Садовой, в районе Грузин. И драгуны здорово бегали от боевых дружин. Но у войск были пушки, и они давали им большой перевес. А восставшие трижды захватывали орудия, но воспользоваться ими не сумели: не нашлось обученных артиллеристов. И руководство восстанием в масштабе всей Москвы наладить не удалось. И начались отдельные бои в Симоновской слободе, в Хамовниках, в Замоскворечье и на Пресне.
11 декабря, когда вступали в дело все главные силы правительства и повстанцев, Арсений сформировал дружину из боевиков Иваново-Вознесенска, Шуи, Кохмы, захватил два вагона с паровозом и въехал в Москву, Николаевский вокзал находился в руках врага, дружинники без успеха штурмовали его третий день. В зоне ожесточенного боя был и соседний с ним Ярославский вокзал. Поезд Арсения туда не приняли, пришлось заворачивать в сторону Перова.
Со станции двинулись к Симоновой слободе. Там люди держались. Но тяжело становилось на Пресне, туда и направились дружинники Арсения. Они миновали занятый врагом центр столицы. По пути подавили и захватили пулемет в районе Кудринской площади и соединились с восставшими возле Зоологического сада: там, на Большом Пресненском мосту, была сооружена самая мощная баррикада — до восьми аршин в высоту.
— Фрунзе! Да еще с пулеметом! — кинулся навстречу Арсению молодой еще человек, но с белой головой и черными усами. — Вот не ожидал! Ты же в тюрьме!
— Вырвался, товарищ Седой. Приехал драться! Кто у вас за главного? И куда ставить отряд?
Зиновий Яковлевич Литвин, которого все товарищи звали Седой, быстро ввел Арсения в курс дел.
Пресня вооружена лучше других районов, и ей придется брать на себя главный бой с войсками генерал-губернатора Дубасова. Но сил в общем-то мало, и пополнение возможно только из тех районов, где бои кончаются. И то, если дружинники смогут добраться оттуда. Хуже всего с оружием: на одну винтовку есть в запасе три-четыре человека; раненого или убитого немедленно замещает очередной дружинник.
На Нижней Трудовой улице сдерживает атаки у Горбатого моста фабрикант-большевик Николай Шмит, со своими дружинниками-мебельщиками. Там герой обороны сотник Николаев. Баррикады стоят у Зоологического сада, на всех улицах, ведущих к Белорусскому вокзалу, вдоль Москвы-реки и у Ваганьковского кладбища.
— Поначалу дело шло хорошо, — рассказывает Седой. — Захватили два полицейских участка из трех. Вся власть в районе у Совета и штаба повстанцев — у моих ребят. Закрыли монопольки, кормим дружинников на Прохоровской кухне. Хлеб выпекаем сами, лавочникам запретили повышать цены. Есть свой революционный суд: сегодня расстреляли переодетого околоточного надзирателя Сахарова. Сейчас сидит под замком начальник Московского сыскного отделения Войлошников… Вот и все пока! Веди ребят в столовую. Оглядись и возвращайся с отрядом сюда!..
Штаб Седого располагался на Малой кухне Прохоровской мануфактуры, и охрана его была на высоте: у Арсения потребовали пароль. И всюду на Пресне был революционный порядок: у каждых ворот стоял дежурный от жильцов, на улицах несли патрульную службу дружинники. Народ собирался кучками и оживленно обсуждал события дня. Иногда залетал снаряд, все из ближайших домов устремлялись гасить пожар или дружно перетаскивали в соседние квартиры имущество пострадавшего при обстреле рабочего, наперебой уговаривая его поселиться с семьей у них. Какая-то необычайная общность интересов сделала соседей близкими друзьями, точь-в-точь как в Иванове в дни летней стачки.
Ни мародерства, ни воровства. Через неделю, когда каратели чинили суд на Пресне, даже преданнейший лакей Прохорова — сторож Колобовников — показал на следствии, что «во всю декабрьскую забастовку на фабрике ни из квартир, ни из фабричных помещений пропаж или краж не было. Вообще в это время на фабрике был отличный порядок…».
К вечеру ивановцы приняли первый бой на главной баррикаде возле Зоологического сада. Помогли пресненским дружинникам отбить атаки казаков и пехоты и всю ночь таскали к поврежденной баррикаде дрова, пустые бочки, ворота, телеги, ящики. И воду: было решено залить укрепление, чтобы оно покрылось льдом.
13 декабря Дубасов подавил все очаги восстания в южных районах столицы и бросил силы против Пресни. Но перевеса не получил.
14-го весь день прошел в боях. Ивановцы были обстреляны крепко, особенно на чердаках высоких зданий, откуда они вели меткий прицельный огонь: власти стали бить по крышам из орудий. Часть ивановцев Арсений направил к Ваганьковскому кладбищу, и там они отбили у прислуги пушку. Но повернуть ее против врага не смогли и ограничились тем, что сняли замок. Арсений страшно ругал себя, что не объяснил товарищам, хоть в теории, как надо обращаться с орудием.
15 октября прибыд из Питера главный каратель — полковник Мин со своими семеновцами. Он получил варварский приказ: «Окружить весь Пресненский квартал с Прохоровской мануфактурой и с помощью бомбардировки последней заставить мятежников, предполагавшихся на фабрике и в квартале, искать себе спасения бегством и в это время беспощадно уничтожать их».
Семеновский полк крупными фугасными снарядами поджег десятки деревянных домов, и над Пресней нависло зловещее зарево.
16-го собрался на последнее свое заседание Совет рабочих депутатов и боевой штаб восставшего района. Решили по докладу Седого: держаться еще два дня, потом организованно прекратить стачку и восстание, чтобы сохранить людей и оружие для будущих схваток. Штаб приказал заложить фугасы под баррикады и взорвать их, когда войска пойдут на них штурмом.
В ночь на 17 декабря ивановцы до рассвета дежурили с пресненскими боевиками, чтобы враг не застал их врасплох. И до конца своих дней Арсений вспоминал бивачную обстановку той ночи: яркие костры в переулках, вокруг них несгибаемые люди, для которых восстание уже было проиграно, беззаботный смех молодых, вековая мудрость старших — с юморком, с крепким соленым словцом. И эту пресненскую ночь напоминал ему потом любой костер на двух фронтах — против Колчака и против Врангеля. И всплывали в памяти патетические слова Тараса Бульбы: «Нет уз святее товарищества!..»
Днем 17 декабря — с рассветом до прихода ночи — Семеновский полк бил по Пресне из тяжелых орудий. Рабочий район полыхал чудовищным факелом: горели фабрика Николая Павловича Шмита, завод Мамонтова, Бирюковские бани, все деревянные постройки у текстильного короля Прохорова, три рабочие «спальни».
— Прятать оружие в надежной месте, выводить дружинников из района Пресни! — последовал приказ Седого.
Им выдали продовольствие и сказали скупое напутственное слово:
— Голов не вешать! Будет и на нашей улице праздник!
Ивановцы сдали винтовки и поодиночке начали отходить в сторону Ваганькова и Ходынки, по железнодорожным путям Белорусской магистрали. И главным образом по скованной льдом Москве-реке в сторону Филей и Рублева. А потом уже пробирались лесами к Ярославской железной дороге.
Оставшиеся дружинники взорвали главные баррикады, когда к ним ринулись орды семеновцев. И почти все затихло… Только с чердаков, с крыш, из-за поленниц дров и из-под ворот изредка раздавались выстрелы: то вели прицельный огонь по офицерам дружинники, не пожелавшие сдать оружие.
Этих боевиков и вылавливал полковник Мин, расстреливал их без суда и следствия у пресненских стен.
