— Позволь, позволь. — Андрей был неприятно поражен и не скрывал этого. — А включение в список на премию — это что же, награда за отказ от комплота или за прибор?
— Может быть, ты перестанешь острить? — раздраженно сказала Нина. — От твоего поведения зависит наше будущее, а ты…
— Надеюсь, что наше будущее зависит от нас, а не от того, пристегнемся ли мы к колеснице Улыбышева. Она едет не туда, куда нужно!
— А ты уверен, что знаешь правильную дорогу? — язвительно спросила Нина.
— Прохожие подскажут.
— Чередниченко?
— Что ты на меня напустилась с этой Чередниченко? Я ее не звал в лабораторию, ее Улыбышев прислал!
— Как Улыбышев, когда ты сам ее выпросил?
— Какого дьявола, есть предписание, подписанное директором! — рассвирепел Андрей.
— Теперь ты можешь сослаться хоть на Магомета! Кстати, пророк вполне одобряет двоеженство.
— Что ты говоришь? — У него перехватило дыхание.
Нина презрительно промолчала и прошла в комнату. Андрей еще несколько секунд простоял, словно его ударили по голове. Когда он последовал за ней, в двери спальной щелкнул замок.
— Открой! — вскрикнул он и толкнул дверь.
— Можешь постучать по соседству, — сквозь слезы ответила Нина. Он слышал, как она всхлипывала, и представил себе, как она стоит за дверями, размазывая слезы по лицу и ненавидя его. Это было свыше его сил. Он налег плечом на дверь. Дверь затрещала. В соседней квартире послышалось движение, потом сонный голос Велигиной спросил через перегородку террасы: |
— Что у вас случилось?
— Ключ потерял, — мрачно ответил Андрей.
— А Орич говорит, что у вас семейная драма. Скажи Нине, чтобы она не так громко плакала из-за этого ключа, а то соседи услышат. Они живо подберут ключ к вашей ночной истории…
Нина за дверью затаила дыхание. Нет, она не хочет публичного скандала! Замок заскрипел — Андрей таки погнул запор своим нажимом. Войдя, он увидел Нину, свернувшуюся в комочек на супружеской кровати. Она выглядела, как затравленный зверек.
Вот всегда женщины делают так! Сначала вообразят себе бог весть что, потом обидят близкого, а после начинают раскаиваться. Ну, зачем эта сцена Нине? Ведь она же знает, что никогда и никого Андрей не любил и не полюбит, кроме нее. Он встал на колени перед кроватью, собираясь успокоить жену, простить ее, сказать ей все десять тысяч ласковых слов или сколько их там есть в русском языке. Ведь каждое слово может быть ласковым, если ты приходишь к любимой с открытым сердцем… Взгляд его нашел глаза жены. Они были злые, сухие, чужие. Нет, она совсем не раскаивалась! Если она и открыла дверь, так только потому, что побоялась скандала.
Зато теперь все встало на свои места. Лучшего способа понудить противника к действию Улыбышев не нашел бы, сколько бы ни искал. Орленов готов был кричать: «А, ты взятки давать!», как в детстве кричал во дворе во время драки: «А, ты подножку делать!» — и нападал уже не только потому, что этого требовали законы драки, а потому, что ненавидел всякий обман.
Маркова удалили. Но он-то остался! Остался и Пустошка. И они должны довести дело до конца.
Пустошка прибыл на остров по первому приглашению, словно все это время готовился к новой встрече с Орленовым. Увидав инженера в своей лаборатории, Андрей понял — путей к отступлению больше не будет. Он влез в давно начатую драку, и еще неизвестно, выйдет ли из нее цел и невредим.
Пустошка никак не походил на бойца.
Инженер стоял на пороге лаборатории, виновато поглядывая вокруг близорукими глазками, и было не ясно, что лучше: брать его в бой или оставить в тылу? В первой линии наступления он, пожалуй, не выдержит огня. Значит, наступать придется все-таки Орленову.
Так его учили жить и действовать, и только так Андрей мыслил свое отношение к жизни. Он не может быть спокойным там, где происходит нечто неправильное. Отвернуться и отсидеться в стороне было бы, по его убеждению, так же нечестно, как солдату уклониться от участия в бою. Величины как бы несовместимые, но ведь маленькая подлость всегда торит дорогу для большой.
В то же время в Пустошке было что-то упрямое, словно он хотел сказать своим видом: «Ну, если уж я пришел, так теперь не уйду, пока не добьюсь своего!» Коричневая плешь на его затылке сияла, клетчатые брюки, казалось, еще укоротились, а животик больше вылез вперед. Однако в глазах появилась настороженность, и они как будто вместили в себя всю ту силу, которой явно недоставало фигуре инженера.
Марина, прикреплявшая новый прибор на пульт управления трактором, увидела инженера, торопливо вытерла руки ветошкой и, проходя мимо Андрея, шепотом спросила:
— Что это за чучело? Вместо ответа Андрей представил ей инженера.
Пустошка, взглянув на Марину, окончательно смутился, порозовел и так неясно промямлил свое имя, что Андрею пришлось самому назвать его.
— Тот самый инженер? — Марина даже откинулась назад, рассматривая посетителя с явно выраженным недоумением, и вдруг смутилась, поняв, что обидела его.
Орленов поторопился объяснить, при каких обстоятельствах он встретился с Пустошкой и что именно привело последнего на остров.
— Я видела вас на лекции, но не предполагала…
— Фигура виновата! — простодушно засмеялся Пустошка. — Кто раз увидит, никогда не забудет. Хорошо, что в карманники не пошел, сидел бы всю жизнь по тюрьмам. И инженером-то с такой фигурой быть не легко. Вон ваш Улыбышев… Как увидал меня, сразу решил, что я только притворяюсь инженером…
Он сказал это с таким юмором, что Орленов и Чередниченко расхохотались. И сам Пустошка подхватил их смех, после чего Андрей, взглянув на Марину, с веселым изумлением понял, что ей понравился инженер и она понравилась ему.
— Так вот как работают ученые! — почтительно сказал Пустошка, оглядывая лабораторию. Было видно, что ему очень хочется сказать что-нибудь приятное своим новым друзьям, но сказал он другое: — А все-таки не богато живете! — заметил он и, увидев, что они готовы возражать, пояснил: — Ну как же! В стране готовится новая техническая революция, электричество скоро станет основой всей нашей производственной базы, а ученые все еще отстают. Этим и пользуются такие спекулянты от науки, как ваш директор!
Последние слова Пустошка произнес резко, и Марина поняла, что он совсем не так простодушен, этот маленький, толстенький инженер. Даже Орленов был неприятно поражен резкостью, с какой Пустошка отозвался об Улыбышеве. В последние дни он и сам подумывал о директоре так, но пока еще не решался высказать свое новое о нем суждение словами…
— Почему — спекулянт? — спросил он.
— А как же! — убежденно ответил Пустошка. — Улыбышев понял, что электрификация земледелия — первоочередной важности задача. Вот он и решил сыграть на этом…
— Но это понимают и настоящие ученые! — возразил Орленов.
— Да! — уверенно ответил Пустошка. — Только такие ученые пытаются решать задачи, принимая во внимание все достижения современной технической мысли, а такие, как ваш Улыбышев, прежде всего стремятся вырвать куш пожирнее, а что дадут технике и народу их так называемые «изобретения», им безразлично. Но так ведь и поступают вообще все спекулянты!
Как видно, это была твердая позиция инженера. Чередниченко с удивлением следила за дискуссией. Орленов с некоторым осуждением сказал:
— Федор Силыч — начальник цеха, в котором выполняют заказ Улыбышева. Он не согласен с создателем машины. Отсюда и его резкость.
— Позвольте, зачем же вы меня сюда пригласили, если считаете, что Улыбышев прав? — нахмурился Пустошка. Эта хмурость совсем не шла к нему: лицо его как бы поделилось надвое: на лбу сердитые складки,
