Леторей

Только твои не срубляны
Белые корни небес,
Дивится делу Цветляна!
Детская доля живес

Москва. 1913.

Грозува

Как ты подымаешь железо,
Так я забываю слова,
Куда погрохочет с отвеса
Глухая моя булава?

Как птицы, маячат присловья,
Но мне полонянка — одна:
Подымет посулы любовья
До давьего дневьего дна.

По крыльям железной жеравы
Стекает поимчивый путь,
Добычит лихие забавы
Ее белометная грудь.

Ветров перемерявши шелком
Беззвучии твоих глубину,
Я вызвежжусь на небе желклом,
Помолньями в мир полыхну —

Чтоб ты, о печале Роксано,
Вершала могучий потуст,
Ничьею рукой не касанна,
Ничьих не касаема уст.

Москва. 1912

Михаил Лермонтов

Быль несчастен: никем не видимо кривляясь, как червяк под пятою.

«Но под чадрою длинною

Тебя узнать — нельзя»

Видючи лукавые руки,
Знаючи туманов цвет.
Помнючи предсмертные муки,
Слушайте звоночки монет[2]

Блеянье бедного разбега
(Нет, он теперь не высок!)
Тлейте же волосы Казбека
Счесанные ветром на висок.

Умыйница лиховеселья,
На дикие радость-сердца
Зачем наступила газелья
Как воды смутила зерцать?

И медленна и желанна
И хитростная — щедра —
Со уст облетев — неустанно
Опять налетала чадра?

И тот, кто тлеет повержен
За скальной, опасной тропой
Винтовки промерянный стержень
Оставил следить за тобой!

Пройди к повороту и скройся
Из пыльных недель навсегда

И день мой персидский утройся.
И пеной покройтесь года!