делают это сознательно И со знанием дела, — полоснула Антония.
Бруно цвикнул губами и спокойно, даже с некоторой ленцой, стал объяснять, почему он полагает, что люди слепы и глухи разумом своим.
— Всем им кажется, что они знают. Все мы рабы порядка, установленного нами же. А насколько он разумен и правилен, мы начинаем задумываться, когда попадаем в жернова этого порядка.
— Несправедливость, жадность, зависть и прочая дрянь, сидящая в людях, нарушают этот порядок, — говорит Антония.
— Кроме того, как утверждают некоторые умники, сословное неравенство. Власть меньшинства над большинством, — вставляет Джакомо.
— Все, на что вы показали, — в том числе и прежде всего порядок, — не повышая голоса, словно вразумляя учеников, продолжал Бруно, — всего лишь производное от того, что сидит в людях…
— Я про то же самое, — улыбается Антония.
— Простите, Ваше величество. Совсем не про то, — возражает Бруно.
— Почему?
— Послушайте… Кем устанавливаются правила?.. — спрашивает он и сам же отвечает:
— Людьми… Кем нарушаются они?.. Теми же людьми… А совершенны ли те, кто их устанавливает?.. Судя по всему, увы! Однако в мире этом порядок существует. Он есть. И работает он с точностью часового механизма. Работает не одну тысячу лет. Это порядок, созданный Богом. Это — природа! День и ночь. Рождение и смерть. Осень, зима, весна, лето. Вращение Земли вокруг своей оси. Один оборот — сутки, один виток ее вокруг солнца — год… И так далее. Все, как вы понимаете, имеет свою размеренность и нерушимый срок. Ставшую привычной, незыблемую целесообразность.
Мы люди — дети этой природы. Ее порядка. Более того, мы наделены разумом. Hо при его наличии мы самые непослушные земные твари. Мы не понимаем природы, пестующей нас. Hе понимаем, как дети не понимают и не слушают своих родителей… Она нам советует, подсказывает, тыкает носом в очевидное. А мы не хотим этого видеть, хотя можем. И всем текущим бытием, Он, Всевышний, устал твердить: «Чего тебе еще надо, человек?! Я дал тебе разум, так сделай жизнь свою разумной. Это — просто. Познай мир — поднимешься до Меня».
Мы же, в общем Господнем порядке, уже тысячи лет живем в жесточайшем беспорядке.
— Похоже, что так оно и есть, — соглашается Джакомо.
— Вот вы, граф, — пропуская комментарий мимо ушей, продолжает Бруно, — сказали, что некоторые умники видят беды в неравенстве людей, в смысле их благосостояния. Наши умники ищут не там. Люди не могут быть равными по природе своей. Допустим, в какой-либо стране удастся огнем и мечом установить одинаковый достаток для всех своих подданных. Hо минет два, от силы три, поколения, и порядок тот лопнет, как мыльный пузырь. Обреченность такого бытия — в неодинаковости самих людей. Завистники, убийцы, мздоимцы, властолюбцы и прочая-прочая сделают свое дело.
— Выходит, чтобы по-человечески жить, надо всех младенцев, рождающихся с пороками, прямо в колыбели…. — Джакомо двумя пальцами сжимает свой кадык.
— Вы тоже к этому склоняетесь? — с усмешкой спрашивает Антония.
— Боже упаси! Только что я вам говорил: мы, как малые дети, не слушаем и не понимаем природы нашей, как родителей наших, хотя она тычет нас носом в такое очевидное, в такое ясное. Во всяком случае, для меня. Обратимся снова к миропорядку. Все здесь идет своим чередом. Смена дня и ночи, времен года, жизнь, смерть… и т. д. и т. п. Вот вам и подсказка. Время! Все регулируется временем. Все погружено во время. И время сидит в наших с вами душах. Именно оно, я убежден, является призводной нашего отношения к жизни вообще и к себе подобным в частности… Каждая душа — обладатель своего времени. А мышление и реакции наши на окружающее возникают от контакта содержащегося в людях времени с внешним лоном времени. Оно может быть положительным и отрицательным. /вест, со ст.42/ Осмелюсь спросить вас, кого люди чествуют больше всего? Кому поклоняются? О ком слагают стихи и песни?
— Героев! Героям! О героях! — склоняет восторженно Джакомо.
— Нет, дорогой граф! — и в тон ему, с менторской терпеливостью, чтобы ученик усвоил правильный ответ, склоняет:
— Зло! Злу! О зле!
— Позвольте не согласиться, — взвивается молодой человек. — Hе могу. Ты и сам со мною согласишься.
— Никогда! — вспыливает Джакомо.
Бруно снисходительно улыбается.
— Ваше право, граф. Однако не спешите. История человечества действительно из пучин времен по сию минуту для будущих времен оставляет нам память о событиях и именах, коими мы восхищаемся, коих мы прославляем. Стоит мне спросить вас, кого вы из истории знаете, и вы с той же пылкостью перечислите: Ганибал, Александр Македонский, Цезарь, Hерон, Дарий, Карл Великий… Расскажете о походах рыцарей- крестоносцев, о победоносных королях и упомяните недавно почившего царя Московии Ивана, прозванного за кровавые деяния Грозным… А кто они на самом деле? — спрашивает Бруно и сам же отвечает:
— Обыкновенные убийцы.
— Hу, какие же они убийцы? — разводит руками Джакомо.
— Для вас, — горестно качает головой Бруно, — убийца тот, кто вышел на дорогу, зарезал богатого путника и забрал его кошелек. А те, кто развязал войну, поубивал десятки тысяч людей, ограбил их, присвоил землю, обратил в пепелища очаги их — герои… Люди их славят. Называют выдающимися стратегами, мудрецами, видящими далеко вперед, целуют их окрававленные руки, ставят памятники им. Гомер во славу Троянской войны пишет «Илиаду» и «Одиссею». Воспевает насильника и хама — Ахилла. Умиляется вероломными поступками Одиссея… Люди с запоем читают и учат гимны Злу, то есть войнам, убийствам и подлостям, где облагораживаются звери в человеческом обличии. Они — кумиры. А, между тем, мудрый Соломон, известный миру, как Екклесиаст, нас остерегает: «Hе сотвори идола…» Неужели Иисус, каким он нам представляется, мог благословить крестоносные войны? Да ни за что! Их развязывали самозванные наместники Бога, корыстные папы… Вот почему я утверждаю: люди чествуют Зло, люди поклоняются Злу, слагают оды ему… Да, во дне текущем люди осуждают его. Взывают к справедливости, искренне считая Зло проделкои бесовских сил, овладевших душой человека. Им в голову не приходит, что дьявольство в них самих /со стр.41.11/. Надо найти общий язык со временем, что позволит влиять на контакты, а стало быть, на качественные свойства людей.
Широко распахнутые глаза Антонии смотрели на Бруно так, будто они только-только увидели его.
— Откуда это у вас? Как вы пришли к этому?
— Из наблюдений за жизнью человеческой и за небесными светилами.
— Если вы это опубликуете, церковь сожжет вас. Мне страшно даже подумать о таком, — говорит Антония.
— Она и за более безобидное хочет это сделать, — вздыхает Бруно.
В таком случае не пишите и нигде не высказывайтесь по этому поводу, — советует герцогиня.
— Вот-вот! — закатывается Бруно. — Так человечество никогда не подойдет к той самой справедливости и к тому самому разумному порядку, о котором мечтает… И потом, если бы я захотел, я все равно не мог бы не написать об этом. Мое желание — выше меня. Оно — как миссия. Миссия, с которой я пришел в этот ад.
— Ваше внутреннее время, учитель, я думаю завязалось на другое время. На время, в котором живут пророки, — вставая из-за стола вполне серьезно замечает он.
— Спасибо, граф, — благодарит он, а потом, поймав ушедший в себя взгляд Антонии, спрашивает у ней позволения снова пользоваться мансардой, чтобы он мог там работать.
— О, я совсем забыл! — вместо нее откликается Джакомо. — Ваша мансарда, то есть обсерватория, подготовлена к вашему приезду. В ней все, как прежде.
— Моей признательности нет границ. Я сегодня же поднимусь туда и поработаю.
— Синьор Бруно, если не возражаете, я загляну к вам. Жуть как хочется посмотреть в ночное небо через телескоп. Может, и я увижу то, что видите вы, — просит Антония.
— Я буду рад, герцогиня, — вспыхивает он.
