обстоятельства, особенно в предрождественские, новогодние дни. Свидетельств тому немало в легендах минувших лет. Вот одна из таких легенд.
При дворе императора Александра I весьма заметен был обер-егермейстер Д.Л. Нарышкин (тот самый, кто был назван великим магистром Ордена рогоносцев в пасквиле, посланном А.С. Пушкину). Это был богатый вельможа, начинавший придворную службу еще в екатерининские времена и сохранявший манеры и привычки минувшего царствования: был непринужден и учтив, сластолюбив, роскошен, вел открытый, шумный образ жизни.
Нарышкины состояли с царствующей фамилией в родстве, что сказывалось на их взаимоотношениях — подчас простых и лишенных формальностей. Как-то государь Александр Павлович поведал Дмитрию Львовичу о своем желании иметь хорошего попугая. На следующий же день Нарышкин принес отличного попугая — серого и с большим талантом. Государь поместил его в своем кабинете и наслаждался умением птицы подражать голосам — как министров-докладчиков, так и тех, кто прислуживал царю.
В дни, предшествующие Новому году и Рождеству, совершались обычно представления к наградам. В кабинет царя «на высочайшее благоусмотрение» доставляли соответствующие ведомости. В один из таких дней Александр I был в хорошем настроении — и приказал зачитать список. Но едва читавший сказал: «Статский советник Гаврилов», как попугай закричал: «Гаврилову пуншу, Гаврилову пуншу!» Государь удивился, решил, что Гаврилов этот пьяница, раз даже попугай об этом знает, и в ведомости против имени Гаврилова написал: «Гаврилову пуншу».
Однако вскоре царю доложили: статский советник Гаврилов пунш вовсе не употребляет, свою должность исполняет с особым усердием, и уместно будет дать ему другое поощрение — испрашиваемое. Выходило так, что любимец-попугай ходатайствовал за другого Гаврилова, и было приказано узнать, за какого.
Справки для царя старались наводить с возможной быстротой. Вскоре перед Александром легла бумага, проясняющая дело.
Оказалось, что попугай до поступления во дворец принадлежал Марии Антоновне Нарышкиной, супруге обер-егермейстера.
Кто же была эта спутница столь шумной и своеобразно славной жизни Дмитрия Львовича? Мемуарист Ф.Ф. Вигель писал: «Кому в России неизвестно имя Марии Антоновны? Я помню, как в первый год пребывания моего в Петербурге, разиня рот, стоял я перед ее ложей и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась неестественной, невозможной; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшем красавицами, она была гораздо лучше всех… ее доброта отражалась не только в ее взоре, но и в голосе и каждом ее приеме… о взаимной любви ее с императором Александром я не позволил бы себе говорить, если бы для кого-нибудь она оставалось тайной». У Марии Антоновны была дочь от Александра Павловича.
Мы не могли, подобно попугаю, не отвлечься от основного повествования при упоминании имени красавицы Марии Антоновны. Но вернемся к справке, лежащей на столе императора. В ней говорилось, что до переезда к Марии Антоновне попугай находился у одного из офицеров лейб-гвардии Гренадерского полка. В офицерах этого полка числился и поручик Гаврилов.
Каким образом боевой попугай, трофей заграничного похода, участник пирушек, на которых приветствовался поручик Гаврилов, попал к первой красавице столицы, оставалось не освещенным. Возможно, он был ей подарен, а может, и куплен. Но были в справке запрошенные сведения о самом Гаврилове. Отличившийся некогда в Бородинском сражении гренадер к этому времени серьезно бедствовал. Он был обременен долгами, а на попечении у него находились больная мать и сестра, невеста- бесприданница.
О приключении минувшего дня, связанном с попугаем, государь поведал близкой его сердцу Марии Антоновне. Дело шло к Рождеству и, наверное, Нарышкина подвигла Александра Павловича на тайное благодеяние по отношению к поручику.
Так или иначе, но уже в ночь под Рождество мать поручика Гаврилова поставила в Казанской церкви свечу Божией Матери — за то, что были услышаны ее молитвы. Неизвестный благодетель заплатил долги семьи, освободил от залога имение Гавриловых, а на имя дочери положил большие деньги — для приданого. Теперь ее сын мог выйти в отставку и заняться хозяйством, а там и жениться…
Что же касается попугая, то в эту рождественскую ночь он спокойно спал на жердочке в своей клетке, в царском кабинете, сунув голову под крыло.
Неисповедимы пути Господни…
Хроника времен Александра Вюртембергского
В богатом прошлом Института инженеров путей сообщения были разные периоды. Была в его истории и эпоха правления «его королевского высочества». Так в России титуловался сын владетельного герцога Вюртембергского — Александр. Он был родной брат русской императрицы Марии Федоровны. Поступил в свое время на русскую службу и дослужился до генеральского чина. Был во многих сражениях с Наполеоном, отличился и при Бородинском сражении. А в 1822 году был назначен главноуправляющим путями сообщения. Таким образом, в ведение его перешел и недавно основанный (в 1809 году) «Институт инженеров корпуса путей сообщения».
Об этом необычном для тогдашнего Петербурга высшем учебном заведении в своих «Записках» вспоминает Ф.Ф. Вигель: «Образование института было довольно странное. Воспитанники носили шляпу с пером и офицерский мундир с шитьем, только без эполетов; а произведенные в офицеры прапорщики, надев эполеты, продолжали оставаться в институте до получения поручьего чина. В нем сперва было четыре только профессора или преподавателя наук. Ими ссудил нас Наполеон, прислав Александру четырех лучших учеников Политехнической школы: Базена, Потье, Фабра и Дестрема. Это было, как изволите видеть, совершенно французское училище. Самые первые ученики, коими оно наполнилось, были все молодые графы и князья… все то, что управляющим пришельцам казалось цветом петербургского юношества».
Его королевское высочество запретил применять телесные наказания по отношению к воспитанникам этого военизированного института, что было необычно для того строгого времени. Нравы в институте были достаточно свободные и напоминали те, которые описал известный французский писатель Проспер Мериме в своей «Хронике времен Карла IX». Нередки были дуэли. Расскажем о некоторых характерных происшествиях 1827–1828 годов, когда директором института был генерал-майор и кавалер П.П. Базен.
«Объяснение прапорщика Запольского 2-го» ныне представляет собой несколько исписанных, выцветших от времени листов бумаги. На них студент института сообщает своему начальству: «1827 года 1 октября, т. е. вчерашний день, пришел я на квартиру гг. офицеров Фелькнера и Биндерлинга и нашел там Г. Пашковского, между разговором г. Пашковский стал мне говорить о 150 рублях, которые, по его словам, будто бы я у него занял. Принимая сначала сие за шутку, я засмеялся, но вдруг, к чрезвычайному удивлению моему, услышал я от него весьма оскорбительные слова, которые слишком гнусны, чтобы их можно было выразить. Я отвечал ему на сие, что таковые выражения простительно только слышать от людей простого звания, но что между офицерами сие не говорится. После чего… он мне наконец сказал, что если я точно уверен в том, что не получал от него сих денег, то, верно, не откажусь подтвердить сие в 15 шагах друг от друга. Я отвечал ему, что не только в 15, но и в 10 шагах согласен…»
Как выяснилось позже, отставной поручик Пашковский нуждался в деньгах. Наверное, поэтому он и прибегнул к такого рода шантажу, надеясь добыть у юного Запольского нужную сумму. В другом учебном заведении ограничились бы только «гнусными словами» и хорошими тумаками, но при благородном
