объяснении дело быстро дошло до пистолетов.
На следующий день у прапорщика Цурикова, который должен был стать секундантом поединка, договорились и об условиях дуэли: «…и чтоб быть в 10 шагах, сделать каждому по 3 выстрела, и если кто будет так ранен, что не в состоянии будет закончить своих выстрелов, то оставить сие до его выздоровления». Как видим, условия эти вполне были схожими с условиями более поздней и более знаменитой дуэли между Лермонтовым и Мартыновым. Но если пятигорское городское начальство никак не прореагировало на слухи о предстоящей дуэли, то «генерал-майор и кавалер» действовал весьма решительно. «Зная, до какого исступления превратные понятия о чести могут довести молодых людей», он решил сам ехать к месту предстоящего «противозаконного действия». Запольского он арестовал, а Пашковского уже отправившегося за пистолетами, направил к петербургскому военному генерал- губернатору.
Дело это дошло до императора. Государь Николай Павлович «повелеть соизволил Пашковского, лишив чинов и дворянского достоинства, написать в рядовые с употреблением на службу против неприятеля, а о прикосновенных к сему делу офицерах Корпуса путей сообщения предоставить рассмотрению его королевского высочества».
Александр Вюртембергский посчитал, что Запольский уже достаточно был наказан наложенным на него арестом и приказал освободить его. А Цурикова отправил на гауптвахту на две недели. П.П. Базен тогда ходатайствовал перед главноуправляющим за своих студентов. Он сообщал, что ведут они себя хорошо и, успевая в науках, подают надежду быть с пользою потребленными на службе.
Петр Петрович напоминает нам известного по роману А. Дюма г-на де Тревиля — отца-командира королевских мушкетеров во времена Людовика XIII. Он также вынужден был постоянно вступаться перед королем за своих щеголяющих в шляпах с перьями воинственных подопечных.
Если директору института удалось предотвратить кровавую схватку между Пашковским и Запольским в октябре 1827 года, то о поединке в январе 1828 года между воспитанниками вверенного ему учебного заведения — подпоручиком Зубовым 1-ми прапорщиком Чернецким — он узнал уже после того, как дуэль совершилась. П.П. Базен докладывал его королевскому высочеству: «Эти офицеры, как и все прочие, живут вне Института в разных частях города, выехали на дело 7 верст за Выборгскую заставу и взяли с собою одного только секунданта, а именно прапорщика Зубова 2-го (брат Зубова 1-го. —
Поводом к распре послужили шутки старшего Зубова, «которые были приняты товарищем его Чернецким в худшую сторону и побудили их к произнесению оскорбительных слов». Это случилось во время экзаменов, но дуэль была отложена до времени окончания экзаменационной сессии. Такое предпочтение служебных интересов личным, наверное, растрогало вышестоящее начальство. Базен же «осмелился прибегнуть к милостивейшему снисхождению» Александра Вюртембергского — просил «принять в уважение бывшее доселе их беспорочное поведение и оказанный ими успех в науках».
Вскоре в коридоре Института был вывешен приказ директора, в котором сообщалось, что государь, рассмотрев рапорт его королевского высочества «об открытии происшедшей дуэли», повелел посадить в крепость Зубова 1-го на месяц, а Чернецкого на две недели. Заряжавший же пистолеты Зубов 2-й отделался двухнедельной отсидкой на гауптвахте.
Потом, уже при другом главноуправляющем, многие институтские вольности были отменены.
Злая собака для хорошего хозяина
Хорошие репутации создаются долго и трудно, а рушатся легко, в один миг. Чаще всего по поводу мелкому и ничтожному. У Петра Андреевича Клейнмихеля была репутация быстрого и точного исполнителя царской воли. Он восстанавливал Зимний дворец после пожара 1837 года, строил железную дорогу между Петербургом и Москвой. За это он был возведен в графское достоинство и назначен главноуправляющим путями сообщения и публичных зданий — ведал наиболее значительными постройками в империи. А мнение о нем в обществе вдруг резко изменилось после случая, происшедшего в Институте инженеров путей сообщения, вверенном его ведомству. Как говорится «от великого до смешного один шаг».
Граф славился умением преодолевать все препятствия, стоящие на его пути. Об обстоятельствах его женитьбы на Кокошкиной в столице рассказывали целую историю. Мать не хотела отдавать Петру Андреевичу свою дочь, находя, что та не будет с ним счастлива. Государь послал уговорить ее графа Аракчеева — но и тот вернулся с отрицательным ответом. Тогда Клейнмихель через несколько дней похитил свою невесту у церкви Всех Скорбящих Радости, где она была с матерью, и немедля обвенчался с нею. За этот молодецкий поступок отделался он двумя неделями домашнего ареста.
Наверное, этот анекдот, связанный с вновь назначенным главноуправляющим, вспоминался студентам и преподавателям путейского института, когда граф Клейнмихель вскоре после своего назначения, в августе 1842 года, в сопровождении блестящей и многочисленной свиты внезапно посетил это привилегированное военизированное учебное заведение. Граф быстро обежал, несмотря на свою хромоту, огромное здание института, сделал замечание младшим курсам по поводу плохой маршировки и быстро уехал. Ожидалось, что после этого последуют большие перемены. Но все продолжало идти по-прежнему. Новому начальству пока было не до института. По всему Петербургу шли громкие толки о страшном казнокрадстве в строительном ведомстве, а граф взялся все исправить и виновных покарать.
Директором института в то время был ученый инженер А.Д. Готман (первый среди выпускников первого выпуска). При нем студенты сначала проходили кадетские курсы (три), а затем следовал переход в офицерские классы, где изучались инженерные науки. У института уже сложились свои обычаи и традиции. Чем в особенности гордились его воспитанники, так это совершенным отсутствием телесных наказаний, которые не допускались ни в коем случае по завету одного из основателей института — герцога Вюртембергского.
Однако телесные наказания подчас осуществлялись самими воспитанниками — на кадетских курсах. Здесь студенты третьего курса («портупей-прапорщики»), готовившиеся стать офицерами, чувствовали себя на особом положении и вершили в своей товарищеской среде не только суд, но и расправу.
В сентябре 1843 года третьекурсники, заподозрив, что кадет Хрулев занимается наушничеством, потребовали от него объяснений. Найдя их неудовлетворительными, они решили высечь его ременными подтяжками — здесь же, в классной комнате, пользуясь отсутствием преподавателя. Однако 22-летний высокий Хрулев стал сопротивляться, схватил табурет. Шум поднялся невообразимый, вбежавшего дежурного офицера, капитана Кострицу, освистали. О случившемся было доложено директору института. Готман приказал лишить всех воспитанников третьего курса праздничного отпуска — до тех пор, пока не будут разысканы наиболее виновные. Пятеро кадет согласились пострадать за товарищество, явились перед начальством и покаялись как зачинщики случившегося. Наказание последовало обычное — их посадили под арест в темный карцер. А.Д. Готман не посчитал это событие настолько значительным, чтобы обеспокоить сообщением о нем главноуправляющего.
Однако Клейнмихель, вернувшись из продолжительной поездки по губерниям, все равно узнал об этом происшествии. Немедленно была произведена смена директора института, а помощник Готмана по строевой части генерал-майор В.Н. Лермонтов уволен со службы. Что же касается арестованных воспитанников, то они немедленно были переведены в резиденцию главноуправляющего.
Это было против уставных правил. Арестованные уже отбыли назначенное им наказание. А тут последовал второй суд, гораздо более суровый. За дерзости, направленные против начальства, было повелено разжаловать их в рядовые на шесть лет с назначением в Кавказский корпус. Они должны были просить прощения у капитана Кострицы. Того, кто откажется это сделать, должно было наказать розгами — каждому по 250 ударов.
Отказались просить прощение трое — Гросскопф, Македонский и Быковский, посчитавшие, что если
