они так наказаны, то не к чему просить и извинения.
И вот в одно осеннее, темное, сырое петербургское утро 1843 года занятия в институте были отменены. Студентов-кадет построили в рекреационном зале в три шеренги. В промежутках стояли ротные офицеры. Главноуправляющего при церемонии разжалования и экзекуции представлял его заместитель Г.Л. Рокасовский — в полной форме генерала путей сообщения, в ленте и орденах…
В первый раз со дня основания института путей сообщения совершалось в его стенах такое позорное наказание, сопровождавшееся стонами и мучительными криками. Наказывали троих уже как солдат. Затем скамейки убрали, подтерли на полу кровь и пятерых несчастных увели. Рокасовский сказал несколько грозных слов и уехал. Потом он всю свою жизнь не мог без содрогания вспоминать о той незавидной роли, которую ему по приказанию Клейнмихеля пришлось играть.
Но нужно сказать и о последствиях того «воспитательного акта», что был совершен в путейском институте (направленного против того, что сейчас называют «дедовщиной»). Жестокая экзекуция восстановила против Клейнмихеля общественное мнение. Его везде бранили. Мать одного из наказанных, видевшая в сыне единственную опору своей бедности и старости, умерла от горя. Другая мать ходила по Невскому проспекту и во всеуслышание называла Клейнмихеля извергом, живодером и «злой собакой». В Михайловском театре при появлении Клейнмихеля возмущенная публика устроила шумную демонстрацию, и взбешенный главноуправляющий вынужден был уехать.
Великий князь Михаил Павлович, сам большой службист, при встрече с Клейнмихелем сказал: «Петр Андреевич! Есть русская пословица, что с одного вола двух шкур не дерут, а вы дерете все три!» Простить разжалованных воспитанников просила царя и его дочь. Немедленно вслед сосланным был послан фельдъегерь, и они поступили в Кавказский корпус уже юнкерами.
Когда государь Николай Павлович узнал, что в городе Клейнмихеля называют «злой собакой», он сказал: «Ну так что же, для хорошего хозяина злой сторож необходим».
Так и остался Петр Андреевич в памяти последующих поколений «злой собакой».
Тот, кто воздвигал монументы
Многотрудное дело постройки памятника всегда стремился взять на себя тот, кто этот памятник проектировал. Скульптор, архитектор желали уподобиться живописцу, не только представившему в своем воображении картину, но и воплотившему ее в красках на полотне. Но не всегда это становилось возможным.
Так, знаменитый Фальконе вынужден был после ссоры с И.И. Бецким вернуться во Францию, оставив отлитого им Медного всадника в мастерской. Завершил же постройку Ю.М. Фельтен.
Более удачливым оказался О. Монферран, который не только спроектировал знаменитый памятник Александру I, но и построил его. Иначе получилось у него с памятником Николаю I.
Сейчас нам трудно представить себе то потрясение, которое испытало население Петербурга, когда 18 февраля 1855 года неожиданно узнало о кончине императора Николая I. Для многих его личность, его столь знакомая фигура представлялись олицетворением незыблемости самодержавного начала в России, составной частью сформулированной при нем идеологической триады: православие, самодержавие, народность. Было решено воздвигнуть в центре столицы монумент почившему самодержцу.
О. Монферран составил чертежи и рисунки для порученного ему памятника. Они были высочайше утверждены, и уже в 1856 году на Исаакиевской площади появился котлован, началась кладка фундамента. Но в мае 1857 года, вскоре после освящения Исаакиевского собора, великий архитектор умер. К этому времени оставался всего лишь год до установленного срока завершения памятника. Выполнена же была лишь кладка фундамента — до уровня земли.
Естественно было ожидать, что вместо Монферрана строителем памятника будет назначен какой- либо именитый архитектор, уже зарекомендовавший себя на многих постройках Петербурга. Однако главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями генерал-адъютант К.В. Чевкин, в чьем ведении находилась и постройка памятника, «всеподданнейше» предложил Александру II: «Строителем по окончательному сооружению памятника императору Николаю I назначить Корпуса инженеров путей сообщения полковника Евреинова, имевшего и доныне по поручению моему наблюдение за выполнением работ оного».
Кто был этот, неизвестный тогда в строительных кругах столицы Евреинов, которого генерал- адъютант рискнул рекомендовать своему государю для столь ответственного и срочного дела?
Архивные документы и отдельные страницы в мемуарной литературе позволяют нам восстановить память об этом незаурядном человеке.
В мае 1764 года Екатерина II «за особливое его нам и всей империи нашей при благополучном нашем на всероссийский императорский престол вступлении… оказанные знатные услуги» пожаловала секунд- майору Алексею Васильевичу Евреинову потомственное дворянство. Вскоре после этого A.B. Евреинов оставил службу и отбыл в Москву, где у него были дом и имение. Его правнук, Вячеслав Дмитриевич Евреинов, с отличием окончил Благородный пансион при Московском университете (почти в одно время с М.Ю. Лермонтовым), а затем уехал в Петербург. Здесь он в 1828 году поступил в Институт корпуса инженеров путей сообщения.
Можно предположить, что своим военизированным статусом институт был обязан военным склонностям августейшего основателя — Александра I. Но это не так. Инициатива введения здесь военной дисциплины исходила от организатора института — известного инженера A.A. Бетанкура. Август Августович писал императору: «Введение военного строя будет деятельно способствовать к утверждению в воспитанниках духа субординации и порядка, сделает применение или сравнение инженеров путей сообщения с военными более существенным и может поселить большее уважение ко всему корпусу».
При В.Д. Евреинове директором института был генерал-адъютант А.Д. Готман — первый воспитанник в первом выпуске института. Его заместителем по фронтовой части был генерал-майор В.Н. Лермонтов, с успехом выводивший роту института на ежегодные майские парады столичного гарнизона. Учебную часть возглавлял инженер-генерал-лейтенант Я.А. Севастьянов, преподававший начертательную геометрию. Еще были сильны традиции, заложенные первыми профессорами института, — великими учеными парижской Политехнической школы, приглашенными Александром I на русскую службу (Фабр, Базен, Дестрем, Потье, Ламе, Клапейрон и др.). Преподавание многих предметов велось на французском языке. Но уже были здесь и университетские профессора — знаменитые математики М.В. Остроградский, В.Я. Буняковский. Математические способности В.Д. Евреинова позволили ему стать первым в своем выпуске. Его оставили в институте «для продолжения наук». Вскоре молодой офицер-путеец и сам стал преподавать науки.
В.А. Панаев вспоминал об этом времени: «По геодезии был прекрасный профессор, инженер-капитан Евреинов, который за свое время образовал массу отличных практических геодезистов… Евреинов был страстный охотник до катания на парусах и имел собственный прекрасный катер о четырех парусах. Он выбрал к себе в партию тех воспитанников (во время летней практики.
Но, наверно, не так много времени оставалось у Евреинова для спортивных занятий. Он был утвержден в должности профессора по курсу гражданской архитектуры и строительного искусства. Вместе с тем он получил разрешение «в свободное время от занятий по институту» читать эти курсы также в Горном институте и университете. Кроме того, он преподавал в Институте гражданских инженеров математику, а во 2-м кадетском корпусе и Артиллерийском училище назначен профессором прикладной механики. Был помощником редактора по изданию «Журнала путей сообщения».
Перелистывая пожелтевшие от времени страницы «формулярного списка о службе и достоинстве» В.Д. Евреинова, мы видим здесь многочисленные записки, свидетельствующие, что столь интенсивная деятельность в учебных заведениях столицы не осталась не замеченной его начальством. «За отлично
