Она прошла как солнечный свет сквозь листву; как эхо, как предрассветный туман.
На сей раз, она была готова. Готова ко всему. Её глаза смотрели широко и напряжённо, стараясь охватить как можно больше. Тело изгибалось электрической дугой. Она сдвигала брови и стискивала губы, отчего на её полудетском лице вспыхивала твёрдая решимость. Белинда бы расхохоталась при виде такой картины.
Она вошла в церковь и огляделась, глубоко вдыхая влажный тяжёлый дух. Там было пусто. В запущенные стёкла стучалось серое тусклое утро. Белые статуи равнодушно подставляли слепые затёртые лица слабым проблескам света. На полу хрустела сухая листва, занесённая ветром, и осколки цветного стекла.
Анабель обошла церковь кругом, ловя взглядом тени и слушая шорохи. Затем вышла, стремительно, не оглянувшись. Ей не нужна была церковь, гулкая от пустоты. Ей не нужна была пустота. Довольно.
Она кружила, как лиса, по тёмным залам и скрипучим узким коридорам. Её рука, которой она то и дело трогала стены, стала тёмной и жирной от грязи. Она поднесла эту руку к глазам и улыбнулась. Ей это нравилось.
Она подумала о Чёрном замке, где пыль и разруха так причудливо переплетались с жадной, назойливо бьющей в глаза роскошью. Хаос и изобилие. Вот что им нужно. Внешне они так мало ценили тяжёлый бархат, тут и там изъеденный червями и золото, густо горевшее на каждом шагу. Ценили, казалось, не больше, чем путину и плесень, наступавшие из углов. Но кто из них — избалованных и пресыщенных — согласился бы всю свою жизнь провести в тесной лачуге, затерянной в лесу? Или в этом монастыре? Кто… кроме неё, Анабель?
Она нашла его в маленькой келье, в самом сердце умирающего здания. Мальчик лежал на полу, подложив под голову гнилую солому — так вот почему у него такие грязные волосы. Он спал. Во сне он казался младше и беспомощней. Но она захотела, чтобы он проснулся, — захотела прежде, чем успела о чём-то подумать. Это было ошибкой. Не следовало так начинать.
Он поднял голову. Увидел её: белый треугольник лица, кошачьи глаза, кровавые губы. Отпрянул.
— Кто ты?
У него был не слишком приятный осипший голос. Губы слипались и не слушались его. Она поняла, что он говорит впервые после долгого молчания.
— Ты… — он смотрел на неё, сжимая руками что-то на шее, под грязной тканью. — Ты … та дьяволица? Та… Нет… ты не она.
— Я не она, — подтвердила Анабель.
— Но ты не человек, — он отчаянно замотал головой. — Я чувствую это. Кто ты?
— Я? — она неожиданно жестоко усмехнулась. Воспоминания, как ледяные иглы, впились в её тело. Она помнила, кто она. Как она может забыть? — Я — нечистая сила.
Он с хриплым невнятным криком вжался в стену и принялся что-то шептать, снова и снова повторяя стремительно рукой один и тот же жест. Этот жест был ей знаком. Она нахмурилась, вспоминая.
— Как ты это делаешь? — она машинально попыталась повторить. Прикоснулась ко лбу, к груди к одному плечу, к другому. — Так?
Он смотрел на неё остекленевшими от ужаса глазами.
— Ты — ты можешь — ты…. Нечистая сила…
— Что могу?
Он вновь поднял руку, но она бессильно упала.
— Всё равно, — прошептал он, — мне всё равно. Тебе не обмануть меня, не искусить. Я знаю, что он хитёр, я знаю, что он силён. Но я не сдамся.
— О чём ты? — раздражённо воскликнула она и сделала шаг к нему.
Он всхлипнул и закрыл лицо руками. И вдруг она ощутила его страх — исступлённый, леденящий страх, на какой-то миг одолевший фанатичную слепую веру.
Удивление и жалость подхватили её, как два крыла. Она опустилась на пол рядом с ним, обвила рукой исхудавшие плечи.
Не надо, — ласково прошептала она. Её голос стал нежным, как пение сирены. — Не надо, не бойся. Я не причиню тебе вреда. Я никому никогда не причиняла вреда.
Но он уже справился с собой и вырвался, точно его окольцевала кобра.
— Я не боюсь! — закричал он, брызгая слюной. — Моя вера крепка. Тебе меня не искусить! Изыди! Именем Господа приказываю тебе — изыди!
Она стояла, не шевелясь, точь-в-точь как белые статуи в церкви. Он рухнул на пол, содрогаясь.
— Я не могу, — прошептал он, царапая камни ногтями, — Я совсем один…
— Ты один? — она подошла и положила холодную невесомую руку ему на плечо. — Совсем один?
Он оглянулся затравленно.
— Да, — пробормотал он еле слышно. — Я не думал, что это так тяжело. А ведь прошло только два года…
— Что ж, — Анабель устремила зелёное пламя глаз в темноту. — Ты один, и тебе нужен хоть кто-то. Это очевидно. И я… — По её лицу пробежали багровые блики. — И ты… ты тоже мне нужен. Теперь я точно знаю. Ты мне нужен.
-
Замок встретил её гробовым молчанием. Но, закрыв на секунду глаза, она, как всегда, ощутила их всех. Спящих и колдующих, холодных, как кладбищенские камни и горячих, точно огонь в чреве земли. Ей казалось, что каждый из них наблюдает за ней, слушает стук её сердца, застрявшего где-то в горле, и смеётся, упиваясь собственной силой.
Куда идти? К себе? В старую башню, раскачанную всеми ветрами? Но мысль о том, чтобы вновь остаться одной, показалась ей нестерпимой. И, в то же самое время… увидеть кого-то из них было бы, наверное, не меньшей мукой.
Но она не успела сделать выбор. Ступая в никуда, путаясь в собственных мыслях, как в липкой паутине, она увидела вдруг Ульрику.
Ульрика стояла, бледная и томная, точно те изваяния в церкви. Анабель замерла и посмотрела на неё, невольно проникаясь её странной, мерцающей неясно красотой. Не зовущий мрак глубокой бархатной ночи, не пьянящее сияние солнечного дня. Красота Ульрики была словно пасмурный серый день — неприветливый, тусклый и всё же влекущий. Её волосы мягко струились прозрачным дождём, глаза горели, как болотные огни. Туман, вода — вот чем была Ульрика. Но эта вода таила угрозу. Холодный безжалостный омут.
— Где ты была, маленькая Анабель? — спросила Ульрика певуче и совершенно без интереса.
— Почему все зовут меня маленькой? — зло процедила она сквозь зубы.
— Все? — Ульрика слегка склонила голову к плечу. — Право, не знала. Так называет тебя Люций…
— Ах, вот как. — Она хотела пройти, но Ульрика стояла на её пути.
— Так где ты была? И чем… — Ульрика принюхалась и содрогнулась, притворно закатив глаза. — Чем от тебя так пахнет, Анабель?
— Дай мне пройти.
Ульрика вдруг протянула руку и поймала Анабель за подбородок. Её пальцы были ароматные и острые, как иглы шиповника.
— Ах, какой у нас гордый трагический вид, — промурлыкала она. — Какие высокие, неизъяснимые страдания. Где уж нам понять столь тонкое, возвышенное существо? А на самом деле всё просто, моя дорогая. Девочка скучает. Это бывает со всеми в твоём возрасте. И не нужно обольщаться, воображая, что ты какая-то особенная.
— Разве мы все не особенные? И разве ты, Ульрика, не скучаешь, сидя одна целый день в этом замке?
— О, Анабель, — на лице Ульрики блеснула змеиным жалом улыбка. — Знала бы ты, какие забавы
